точно не отрабатывать. Не они, по крайней мере. Боятся, что „запоет“, попав на зону? Проще убрать.
— Ну а еще хоть что-нибудь ей говорили? — без особой надежды спросил Вадим.
— Что-то, я помню, про честное определение в адрес ОБХСС, — неуверенно промямлил актер.
— Не „честное“, а „частное“, — на автомате поправил Вадим.
Вот это меняло дело. Комитет решил нанести удар по ментам. Красиво! Об этом приговоре будут кричать все газеты. И кто по уши в дерьме? Менты! По полной программе! Красиво. Ничего не скажешь. Простенько и со вкусом. Статья Жданова — холостой выстрел для КГБ, а вот ментов „опустили“, и Кузьмичев теперь комитетский должник Умно!
— Знаешь что? — неожиданно перешел на „ты“ Вадим. — Сегодня времена поменялись. Если Вера Ивановна хочет попасть в Верховный Суд, надо, чтобы ее заметили. Надо иметь репутацию независимого судьи. Лизать жопу прокуратуре уже не модно. Представь себе, она Кузьмичева посадит, а Верховный отменит? Тогда на ее карьере точно крест ставить можно. Такая вероятность, по старой дружбе скажу тебе честно, есть. И немалая! Да она и сама этого не может не понимать. А рискнет — и по совести поступит, и может куш сорвать! — Вадим говорил очень убедительно. „Профессиональный навык“, как сказала бы Лена.
— А он правда не виноват? — вдруг спросил Аристархов. — Только честно, для меня.
— В том, в чем обвиняют, — нет. До настоящих его грехов никто так и не докопался.
— Убил кого-то?! — ужаснулся актер.
— Нет. — Вадим рассмеялся. — На эмигрировавших из Союза евреях зарабатывал. Взятки брал, с очередью на мебель жульничал.
— Ну так это святое, — успокоился актер. И неожиданно добавил: — А еще Вера тебя хвалила за какие-то ходатайства. Сказала, что они ее сейчас очень выручают.
Когда Зеленцова в совещательной комнате предложила Шатуновой и Минх высказаться по поводу приговора, фельдшер растерялась и сказала: „Это вам решать, мы не специалисты!“ Шатунова же с вызовом заявила:
— Я настаиваю на оправдательном приговоре обоим! Женщину запугали, запутали. А Кузьмичев не виноват. Доказательств нет.
— Вы готовы написать особое мнение? — улыбнулась Зеленцова.
— Готова! — резко ответила учительница. — И напишу! Клянусь, напишу!
— А вы? — Зеленцова обратилась к Минх.
— Я — нет, я — как вы решите. Я в этом ничего не понимаю. — Ей было очень неловко за себя, но…
— Значит, особого мнения никому писать не придется! — с улыбкой произнесла судья.
— То есть? — как-то сразу обмякла Шатунова.
— То есть я тоже считаю, что вина Кузьмичева не доказана. Что же касается Булычевой, никто не виноват, сама на себя наговорила с три короба. Взрослая уже! — неожиданно сурово закончила Зеленцова.
Шатунова вскочила, подбежала к Зеленцовой и поцеловала:
— Отлично!
— В дневник не забудете поставить? — рассмеялась Зеленцова. И впервые совещательная комната члена Московского областного суда Зеленцовой наполнилась радостным женским смехом.
В день оглашения приговора Лена взяла отгул и поехала к Маше. Вадим обеим запретил идти в суд. Ему только Машиной истерики там не хватало. При любом исходе. В оправдательный приговор он не верил. Такого везения не бывает!
Договорились, что он сразу позвонит.
Саша и Миша пришли в зал суда. Эдуард Николаевич, разумеется, нет.
Зеленцова читала приговор в общей сложности два часа сорок минут. Но не все ждали окончания оглашения с нетерпением. Уже к десятой минуте Иванов и Осипов поняли из текста, что Кузьмичев будет оправдан, а Булычева сядет. На самом деле Вадим догадался об этом сразу — по тому, как гордо смотрела на него Шатунова. Как она улыбалась. Учительница была горда собой, это бросалось в глаза. Правда, Вадим волновался несколько минут, не гордится ли она тем, что написала особое мнение. Но, посмотрев на Минх, понял, что там, в совещательной комнате, был достигнут полный консенсус. Слово, введенное в оборот Горбачевым, сразу вспомнилось Вадиму в этот момент. Согласие — пошло, консенсус — высоко!
Когда Зеленцова закончила читать приговор, в зале раздались аплодисменты, звук которых перекрыл дикий крик Булычевой. Она получила 8 лет общего режима. Кузьмичев был оправдан по всем пунктам обвинения. Зеленцова подождала, пока наступит тишина, спокойно распорядилась вызвать врача Булычевой, опять упавшей в обморок, и продолжила:
— Кроме того, судом по делу вынесено частное определение в адрес… — но это уже никого не интересовало.
На выходе из зала суда Иванов подошел к Вадиму и пожал руку:
— Спасибо за процесс! Поздравляю!
— Спасибо! — Вадим не скрывал радости.
— Перестройка! — со вздохом произнес Иван Иванович и улыбнулся. Он совсем не был расстроен приговором суда.
Трубку взяла Лена:
— Ну, что? Не тяни!
— Вечером будет дома, — почти безразлично, дразнясь, ответил Вадим.
— Ура!!! — завопила жена и вдруг осеклась: — Ой, позвони позже, Машке дурно.
У Вадима оборвалось сердце. Машка-то здесь при чем?! Потом быстро сообразил, что Лена не про их Машку говорила, а про Машу — жену Кузьмичева. И успокоился.
— Все-таки хорошо, что актер не понадобился, — дослушав повествование Вадима, сказал Феликс. — Я хоть и сам это одобрил, но от безвыходности ситуации. Слава богу!
— Да, уж если такие номера и проделывать, то самому, без привлечения наемной рабочей силы, — рассмеялся Тадва.
Вадим был горд: два великих адвоката страны общались с ним как с ровней.
Через неделю домой к Вадиму приехал Миша. С большой коробкой. Стал распаковывать. Сначала появился целлофановый пакет с помидорами. За ним последовало нечто, Леной и Вадимом сразу не понятое: металлическая копия пакетика сливок. С гравировкой — „Сливки, 10 %“ и рисунком, очень похожим на тот, что был на пакетике, — коровья голова в овале.
— Серебро! — с восторгом объявил Миша.
— Здорово! — не сдержалась Лена.
— Остроумно! — признал Вадим.
— А это от Эдуарда Николаевича! — Миша дрожащими от почтения руками вынул из коробки что-то большое, завернутое в море бумаги. Стал разворачивать. На столе появились антикварные каминные часы.
— Ух ты! — обомлела Лена.
