Перед рестораном мы заезжаем домой, чтобы оставить вещи. Живем мы в личных Женькиных двухкомнатных апартаментах в длинной пятиэтажке по Московской улице. Неподалеку ежедневно шумит Ханский базар — соседство не слишком приятное, но удобное, — а через несколько домов расположена старая школа милиции. Девятиэтажка окружена все теми же неизменными огромными тополями, и иногда мне кажется, что раньше на месте Волжанска шумел гигантский доисторический тополиный лес, а нынешние тополя — все, что от него осталось. Также дом окружен уродливыми сооружениями, похожими на большие квадратные банки из-под шпрот или сардин. Владельцы называют их гаражами. В одной такой консервной банке стоит Женькин темно-синий «мондео»-универсал, и, разумеется, Женька первым делом бежит в гараж и мне затем стоит большого труда вытащить его оттуда.

Ресторанчик с царственным названием оказывается вовсе не таким уж плохим местом, а когда мне среди прочего подают отличные охотничьи колбаски, как положено, горящие синим пламенем, я и вовсе проникаюсь к нему теплыми чувствами. Хоть он и выдержан в тяжеловатом монаршем пурпурном цвете, но оформлен не навязчиво и не крикливо, пожалуй, даже просто, а производит впечатление дорогого, да и является таковым. Все кроме меня едят рыбу — уж что-что, а рыбу в Волжанске готовят превосходно даже в самом захудалом заведении, — запивая ее белым крымским вином. Я никогда не ем рыбу и не очень люблю наблюдать, как ее поедают другие, поэтому обычно стараюсь смотреть куда-нибудь в другую сторону. Но сегодня меня это мало задевает — странное письмо не выходит у меня из головы, и я почти не поддерживаю разговор, который вначале крутится вокруг работы и ЭнВэ, а потом перескакивает на политическую обстановку в городе. Расправившись с колбасками, я заказываю грибы в сметане и бризе с гарниром, и Женька начинает смотреть на меня осуждающе и вскоре утаскивает к месту для танцев, где качественно выбивает из меня пыль, заказывая три латины подряд. После третьей нам даже аплодируют — разумеется, не мне, а Женьке, который, как обычно, танцует превосходно, я же со стороны наверняка выгляжу этакой тросточкой, которую перекидывает из руки в руку умелый танцор.

Вечер проходит превосходно, и под конец все расслабляются, и никто уже не помнит об ЭнВэ, о работе, и я забываю про письмо, и даже Султан, как обычно приведший откуда-то за наш столик трех незнакомых, постоянно хихикающих девиц, вызывает не раздражение, а какое-то материнское умиление. Кажется, на этом уже и закончится сегодня, но прибыв домой, Женька неожиданно произносит странную фразу, которая застает меня врасплох. Я как раз пытаюсь приготовить кофе, когда на кухню величественной походкой подгулявшего монарха заходит Женька, слегка путаясь в полах своего длинного халата, прислоняется к косяку, пару минут наблюдает за моими манипуляциями, а потом говорит:

— Витка, а почему бы тебе не уйти из «Пандоры»?

Я проливаю часть кофе на плиту (Ах, спасите, тетя с «Кометом»!) и изумленно смотрю на него.

— Ты что это, Зеня?! Как так уйти?! Куда?!

— Ну так. Вообще уйти. Совсем. Только не говори, что ты никогда об этом не думала. Разве тебе не хочется пожить нормальной, не придуманной жизнью, не мотаться туда-сюда, не врать, не втираться в доверие — просто пожить, а?

— А-а, понимаю, ты из-за ЭнВэ. Ну, что, в первый раз что ли он подобные разговоры заводит?! С тех пор, как он меня в твоем кабинете ухватил любезно за ляжку с возгласом: «А что это у вас, великолепная Солоха?» — а я уронила чашку с кофе ему на интимное место — с тех пор у него на меня зуб. Все равно это одна болтовня и ничем она не закончится, потому что он тебя побаивается.

— ЭнВэ здесь не при чем, — с досадой говорит Женька. — Просто уйти — вдвоем. Контору я передам Максу или Сереге, который сейчас в Саратове.

— Это чудесно придумано, — задумчиво говорю я, — ну, а дальше что? Пойдешь снова в барах плясать, а я — в школу детишек учить орфографии?! И на что жить будем? Сам знаешь — на честность долго не проживешь.

— Ну, не прямо сейчас, а где-то через годик. Поднаберем денег, у меня есть пара дел на примете, только их еще прорабатывать и прорабатывать… Опять же, машину тебе собирались купить…

— Мне машины не надо, сколько раз повторять! — перебиваю я его, разливая кофе по чашкам и бросая в свою кружок лимона. — Я машин боюсь. Я не смогу ее водить, понимаешь?! Я до сих пор не могу понять, как умудрилась сдать на права — мой инструктор, здоровенный дядька, сказал мне после экзамена, что все жутчайшие моменты в его жизни по сравнению с нашей совместной поездкой — просто милая детская сказка.

— Ну, пока на машину все равно денег нет, — задумчиво говорит Женька, прихлебывая кофе, — но все восполняемо и образуемо. Но как только у нас будет достаточно денег… Ну признайся, ты ведь тоже об этом думала!

— Жека, если ты не перестанешь заниматься самокопанием, а также менякопанием, я тебя ударю!

— Ха, ха! Она меня ударит! Напугала смертника алиментами! Витек, ты ж пацифист.

— Я пацифист в хорошем смысле этого слова. Ну, хорошо, — я ставлю пустую чашку на стол, — я об этом думала и не раз, но не могу сказать, что-бы мои мысли так четко оформились, как твои.

— Ну, тогда ничего, — Женька довольно кивает, допивает кофе, подходит ко мне, обнимает и, заводя мои руки за спину, слегка раскачивает меня из стороны в сторону. — К тому времени, как деньги появятся, и мысли оформятся, а также, может, ты, наконец избавишься от своего детского закидона насчет брака.

— Ты опять за свое? Ты очень странный человек, Жека. Ну разве плохо нам живется непроштампованным?

— Иногда хочется побыть абсолютно честным мужчиной, — он смеется. — А ты думай, думай. Еще есть время, пока я не честен.

Я смотрю на него недовольно — я не люблю, когда Женька заводит разговор о том, чтобы облагородить наши отношения, а в последнее время он делает это довольно часто. И зачем ему это нужно? Страстной любви между нами нет, мы больше друзья и вместе нам просто хорошо и удобно. Может это и хорошо и долговечно, гораздо долговечней, чем когда все горит синим пламенем, и по мне — пусть все так и остается. Дело в том, что я ненавижу брак — ненавижу это понятие, ненавижу штампы в паспорте, ненавижу обручальные кольца, и иногда, когда мне в рабочих целях приходится носить обручалку, то на безымянном пальце даже появляется аллергическая полоса, и дело тут не в качестве кольца — это психологическая аллергия. Такая вещь как брак испоганила мое детство.

Когда мне было пять лет, мои родители развелись, но разъезжаться не стали. Квартира была хорошая, трехкомнатная, на набережной, отец, как и большая часть мужского населения Волжанска, заядлый рыбак, не желал отказываться от такого удобного места жительства и от общества живущего в соседнем доме родного брата, мать не желала лишаться подруг и близкой дороги на работу, и обоим было жаль разменивать такую чудесную квартиру. Так что оба остались в ней, заняв по комнате, третья стала чем-то вроде склада, а я жила то у одного родителя, то у другого.

Спустя несколько месяцев отец привел в свою комнату подругу Елену, где они, по быстрому расписавшись, стали жить-поживать вместе. Мать не отстала от него — новый муж — крепкий, загорелый дядя Вася появился в ее комнате двумя неделями позже. Я по- прежнему жила то у одного родителя, то у другого, и дядя Вася давал мне подзатыльники и деньги, а Елена пыталась выучить испанскому языку.

Вы читаете Мясник
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

2

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×