инфаркта умерла ее хозяйка. И машины… на дороге постоянно ломались машины… я наблюдала. А потом… как-то Надя вышла на дорогу, чтобы проверить… и я вышла за ней, и нас чуть не сбил огромный грузовик. Там было очень темно и очень шумно в тот вечер, а у грузовика вдруг погасли фары, и Надя подумала, что он просто свернул, понимаешь? Но у дороги ничего не получилось, потому что я почувствовала — с некоторых пор я чувствовала ее, словно злую сестру-близнеца.
В то же время мы случайно познакомились с неким Игорем Лактионовым, владельцем одного из питерских художественных салонов. Он привез в наш Художественный музей выставку картин загадочного художника Андрея Неволина «Антология порока». Об этом ты, кажется, знаешь?
Я киваю, незаметно внимательно наблюдая за подрагивающими пальцами ее правой руки, которые иногда складывались так, словно что-то держали — так держат, например, ручку. Потом пальцы резко растопыривались, напрягшись до предела, и снова начинали в воздухе свой неспешный танец. Зачем я приехала сюда? Пока что от этого разговора здорово попахивает психбольницей.
Названные Наташей фамилии действительно были мне знакомы. Летом прошлого года Надя попросила меня побольше разузнать об этих людях, а заодно прислала страшную историю про этого Неволина — историю малоизвестного, но очень талантливого и весьма ценящегося на Западе художника, жившего в восемнадцатом веке. Выходец из северных народов, еще мальчишкой усыновленный московским дворянином Неволиным, Андрей Неволин закончил Императорскую Академию Художеств в Петербурге и вскоре прослыл в свете хорошим художником — до тех пор, пока в тридцатилетнем возрасте резко не изменил манеру работы, начав рисовать, как бы это сказать, портреты человеческого зла и рисовать так удачно, что картины казались прозрачными стеклами, сквозь которые смотрело нечто омерзительное, жуткое и в то же время отчаянно знакомое. Тем, кого рисовали, разумеется это быстро разонравилось, некоторые полотна Неволина были уничтожены и одновременно по Петербургу и Москве прокатилась волна странных преступлений, которые отчего-то вдруг начали совершать натурщики Неволина — люди все как один уважаемые и якобы высокоморальные. Все кончилось тем, что художника отлучили от церкви и вместе с семьей выслали в Крым, где спустя несколько лет он, а также его дочь и двое гостей погибли во время страшного пожара в мастерской Неволина. А располагалась она как раз в Надькином городе и точно в том месте, которое она мне кое-как нарисовала, сняв схему застройки города.
Мне несложно было выяснить то, что она просила, потому что как раз в то время я работала в Питере (вообще-то Надя считала, что я живу в Питере постоянно — из троих моих друзей только Женька знал, чем я занимаюсь). Из любопытства сходила в музей взглянуть на неволинские картины и ушла оттуда с очень неприятным чувством, хотя картины казались гениальными.
— Да, мне знакомы эти фамилии, — говорю я вслух, и Наташа съеживается на скамейке.
— Я постараюсь не затягивать. Короче, Андрей Неволин — мой пра-пра… дед. Он не просто рисовал людские пороки — он рисовал их так, что они — эти, как он говорил, келет, переселялись в картину и человек избавлялся от нарисованного порока. Я понимаю, это звучит дико. Но это правда. Если бы ты могла прочесть письма Анны Неволиной… Но есть одно условие — пока келы в картине, его хозяин чист от своего порока. А вот если картину повредить… он возвращался к хозяину… и чем дольше он находился в картине, тем хуже были последствия… человек сходил с ума, убивал своих близких, убивал себя… Вот как произошли те преступления, когда начали уничтожать картины. А если хозяин был уже мертв к тому времени, как что-то происходило с картиной… то келет оставались сами по себе в нашем реальном мире.
Уже в Крыму Неволин задумал особую картину — дорогу в ад, выстланную множеством пороков… картину, которая смогла бы вместить в себя не один, а десятки чужих пойманных пороков. Он переносил в нее келет из тех картин, позировавшие для которых были уже мертвы. Но что-то пошло не так… он попытался вписать в картину еще и себя и произошла катастрофа. Мастерская сгорела вместе со всеми картинами, а дорога, которую он рисовал, стала существовать в реальности. Она росла, принимая в себя все новые и новые келет, которые получала от умиравших на ней людей. Лактионов, большой специалист по Неволину, увидев мои картины, догадался о нашей родственной связи, и дорога убила его и снова чуть не убила меня. Надя все поняла, и дорога убила ее. А я все окончательно поняла, когда один человек, которого я недавно нарисовала… он вдруг так изменился, совсем бросил пить… а потом… Пашка, мой муж, он… случайно испортил картину, и этот человек напился страшно, сошел с ума, убил свою жену и тяжело ранил соседа. И мы со Славой… он был Надиным парнем… я все ему рассказала… и он помог мне… В общем, я нарисовала эту дорогу, — Наташа закрывает лицо ладонями. — Это был кошмар! Я видела всех, из кого она состояла… и я видела Неволина. Я нарисовала их всех… и иногда мне кажется, что на мою картину попало далеко не все. Что-то осталось вот здесь, — ее ладони переползают с лица на виски. — Здесь! Здесь! И не дай боже живому человеку когда-либо увидеть мою картину! Вот… Ты вызовешь санитаров сразу?
— Послушай, Наташа, — осторожно говорю я, — я не буду сейчас оценивать твою историю — не буду, пока не пойму, что конкретно тебе нужно. Ты ведь просила о помощи, а пока я не понимаю, в чем она тебе нужна. Я-то не художник, что же касается пороков…
Наташа поднимает голову и внимательно смотрит на меня. Ее глаза сейчас кажутся огромными на худом усталом лице…
…окна старого замка… темные окна…
…и вдруг у меня возникает нереальное ощущение, что меня разглядывают не снаружи, а изнутри, и разглядывают пристально, и все видят — да-же то, что я, может, и сама не знаю. Я невольно отвожу глаза, но это не помогает — словно кто-то бродит внутри меня, как в библиотеке, берет с полок книги одну за другой, пролистывает…
— Прекрати на меня смотреть! — вырывается у меня, и я почти чувствую, как взгляд Наташи соскальзывает в сторону, а когда снова смотрю на нее, по ее губам на мгновение проскальзывает улыбка — холодная, жесткая улыбка исследователя. Сейчас ее глаза невыразительны, как два пыльных камешка.
— Если б мне довелось нарисовать тебя, ты получилась бы со множеством лиц… ты вообще состояла бы из одних чужих лиц… и со своим лицом внутри. Ты хорошо умеешь носить чужие лица, правда? Как и сейчас. Притворство и ложь — твои пороки! Притворство и ложь.
Я вскакиваю и в гневе отшвыриваю недокуренную сигарету, еле сдерживаясь, чтобы не ударить съежившуюся на скамейке девушку. Но я чувствую не только злость, я чувствую еще и страх, потому что Наташа сказала про меня чистую правду. Откуда она узнала?! Ведь до сих пор только Женьке удалось меня расколоть, но то другое дело.
— Не для того я приехала черт знает откуда, чтобы выслушивать подобный бред! — говорю я ей сквозь зубы, стараясь не кричать, потому что мимо нас ходят люди. — И уж не для того, чтобы меня пытались ткнуть лицом в лужу! Поищи кого-нибудь другого, желательно в психушке, и рассказывай ему все, что хочешь… Поняла?! Так что не пошла бы ты, подруга!..
Я хватаю свою сумку, и Наташа, словно проснувшись, подается вперед и вцепляется в мое пальто.
— Вита, пожалуйста, не уходи! Прости, что я так сделала, но мне нужно, чтоб ты поверила! Пожалуйста, не уходи! — кричит она так громко, что на нас начинают
