Людмила Тимофеевна успела крикнуть:
— Господи, лучше б он играл!!! Лучше бы…
Наташа спрятала телефон и снова быстро пошла мимо деревьев — наискосок, пренебрегая тропинками и плиточными дорожками. Пусть Ковальчук думает, что Наташа не в Крыму. Она поедет в город утренней электричкой и будет на остановке много раньше Борьки. Разумеется, она не собирается с ним встречаться и не собирается больше ничего рисовать. Она просто посмотрит — убедится, что ее работа здесь не при чем. Если сможет это увидеть. Наташа попыталась вспомнить, что раньше видела в Борьке, но не смогла.
Конечно, она здесь не при чем!
Когда я смотрел на них, у меня мелькнула одна мысль… такая, понимаешь ли, интересная мысль… Во всяком случае, мне кажется, что мы еще знакомы отнюдь не со всеми последствиями твоей работы.
Ты знаешь, Наташка, я ведь никогда не любил готовить — терпеть не мог, а сейчас мне это почему-то доставляет дикое удовольствие…
Память тут же услужливо подкинула миловидную девушку Свету с ее прямо-таки нездоровой болтливостью, а также уже почти позабывшегося одессита Сергея Долгушина, как-то обронившего, что с недавних пор он отчего-то начал жутко бояться моря. А что изменилось в Шестакове? А в Измайлове? Какова теперь верхняя карта в колоде у прочих натур?
Да нет, бред!
Тем не менее, на следующее утро Наташа дремала в электричке, неторопливо, даже как-то нехотя ползущей в сторону города, вернее, пыталась дремать, потому что пол в неотапливаемом вагоне был настолько холодным, что вскоре у нее разболелись ноги. Из-за тесноты примостить их куда-нибудь было нельзя, и Наташа в конце концов стала держать одну ногу на самом краешке каблука, закинув на нее другую. Было не так холодно, но очень неудобно, и ноги быстро затекали, и на конечной станции Наташа, злясь на свою осторожность и экономность, вышла такая замерзшая и усталая, что ей уже ничего не хотелось.
К универмагу она подъехала за двадцать пять минут до назначенного срока и пристроилась в узком проеме между двумя ларьками, следя то за прохожими, то за длинной стрелкой часов, неумолимо подползавшей к двенадцати. В городе было намного теплее, чем в Симферополе, но вскоре Наташа все равно замерзла, хотя под конец надвинула серую шапку почти до самого носа, до носа же вжала голову в высокий воротник старой мешковатой куртки и непрерывно притопывала ногами. Она была довольна своим нарядом — на нее обращали внимания не больше, чем на скамейку или придорожный столб, и вряд ли Борька сможет ее узнать.
В час Борька не появился. Не появился он и спустя пятнадцать минут, и Наташа начала недоумевать. Вряд ли Людмила Тимофеевна, так горячо просившая о помощи (или так тщательно настраивая новую ловушку), не смогла бы не только отправить сына на встречу, но и проследить, чтобы он пришел вовремя. Люди на остановке менялись постоянно, никто из них не задерживался дольше пятисеми минут, и Наташа не заметила, чтобы кто-нибудь за ней наблюдал. Отсюда до дома Ковальчуков неторопливым шагом можно было дойти минут за восемь — Борька или ктолибо уже давно должны были быть здесь. Может, глава семьи обо все узнал, и теперь в квартире происходит великолепнейший скандал? Представив себе разъяренного Ковальчука, Наташа поежилась. Спрятавшись за ларек, она достала телефон и позвонила Людмиле Тимофеевне. Занято. Через пять минут она повторила попытку, но результат был такой же.
В двадцать пять минут второго Наташа вышла из своего убежища и вскочила в подъехавший троллейбус. Примерно через полтора часа отправлялся симферопольский автобус, на котором Наташа рассчитывала уехать. Она еще может успеть. Но когда на следующей остановке с лязгом отворились двери, ноги сами вынесли ее на улицу. Оглядевшись, она осторожно направилась к нужному дому, выглядывавшему из-за голых тополей, но, не дойдя до него, резко остановилась, словно налетела на невидимую стену.
В знакомом дворе толпились люди, возбужденно переговариваясь, то и дело тыча пальцами куда-то вверх, в сторону дома, ахали, качали головами, и вначале ей показалось, что во дворе происходит то ли какой-то митинг, то ли собрание жильцов… но потом Наташа увидела на приподъездной дороге две машины «Скорой помощи», милицейский «уазик», несколько легковушек, услышала неразборчивое механическое бормотание раций и медленно пошла вперед. Она протолкнулась между людьми, уловив бессвязные обрывки разговоров, из которых поняла только одно — произошло что-то ужасное — вроде как кто-то кого-то зарезал. Добравшись до первых рядов, она увидела, что рядом с нужным ей подъездом, на клочке земли под окнами с жалкими остатками растительности, обступив какой-то странный длинный предмет, стоят двое милиционеров и несколько мужчин, одетых в штатское. Один из них, комкая в пальцах сигарету, сердито говорил другим:
— … как хренотень какая-нибудь, так на моем участке… что ж мне так не прет?!..
Что ему ответили, Наташа не услышала, потому что в этот момент из подъезда вышли двое в белом, осторожно ведя, почти неся женщину средних лет с мертвенно-бледным лицом. Ее шея была забинтована, и из-под небрежно наброшенного пальто в вырезе полураспахнутого халата виднелись бинты на плече, сквозь которые отчетливо проступило густо-красное пятно.
— О, вон Лариску из тридцать восьмой повели, — возбужденно, почти радостно сказали позади Наташи. — Вот и она тоже сунулась…
В этот момент один из стоявших возле подъезда поднял руку, показывая на что-то остальным, и дальше Наташа уже не слушала. Проследив за направлением, она увидела, что показывает он на одну из балконных лоджий на седьмом этаже. Прямо посередине остекления зияла огромная дыра, словно оттуда вылетело что-то, пробив стекло и сорвав раму, куски которой косо торчали снизу и сверху. У Наташи вырвался хриплый вздох, и она бессознательно сделала шаг вперед, не отрывая глаз от провала в лоджии. Она знала эту лоджию. Это была лоджия Ковальчуков.
Кто-то потянул ее сзади за рукав, и обернувшись, Наташа увидела старушечье лицо с хитрыми блестящими глазками и приоткрытым от возбуждения ртом.
— В подъезд еще не пускают, — сказало лицо. — Стой здесь, а то они опять орать начнут! Надо ждать, пока всех не увезут. Тонь, — старуха отвернулась, — а когда нас-то будут спрашивать? Уж я подрасскажу им про эту стерву!
— А тебе больше всех надо! — откликнулась какая-то женщина. — Господи, жутьто какая! Я всегда говорила — не доводят деньги до добра, ох, не доводят!
— А что случилось? — глухо спросила Наташа, чувствуя, что ей не хватает воздуха. Она прижала ладонь к груди, и даже сквозь куртку и свитер ощутила, как бешено колотится сердце. — Что…
— Ой, выносят! — воскликнули сзади. — Ой, я не могу на это смотреть!
Наташа обернулась и увидела, что из подъезда вышли еще двое санитаров, неся длинный, объемный простынный сверток. Сбоку и внизу, где простыня округло натянулась под тяжестью содержимого, на бледно-розовой материи расцветали темные страшные пятна. В толпе послышались всхлипывания, кто-то охнул. Старуха рядом с Наташей проворно перекрестилась. На мгновение из первого ряда зрителей вынырнул мальчишка, глядя на идущих с жадным любопытством, но его тут же втянуло обратно и послышалась звонкая оплеуха.
— Кого это?! — заволновались в толпе. — Николаича?! Нет, наверное Людку! Больно здоровый! Вишь, как ребята-то надрываются!
