Тем временем санитары погрузили свою ношу в одну из машин, и в тот же момент из-за стоявших возле подъезда вдруг выглянул маленький толстый человечек с круглым детским лицом и махнул им рукой.
— Э! Можете и этого забирать!
И только сейчас Наташа поняла, что странный предмет, лежащий в палисаднике, — это человек. Стоявшие вокруг него слегка расступились, и она увидела ноги в спортивных штанах, согнутые, как у бегущего, откинутую, неестественно вывернутую руку, голову… Человек лежал на боку, прижавшись щекой к земле, и, несмотря на расстояние, часть его лица с приоткрытым ртом и сплющенным носом была видна достаточно отчетливо. Не узнать его, даже окровавленное и изуродованное, было невозможно — слишком долго она в свое время смотрела на это лицо… и на то, что скрывалось за ним. Наташа схватилась за горло, в котором вдруг рванулась острая боль удушья, в ушах у нее зазвенело, звон перешел в рев, и огромный дом качнулся, опрокидываясь на нее…
Она пришла в себя на скамейке от резкого запаха нашатыря. Закашлявшись, Наташа протерла глаза и увидела уже знакомую старуху и еще одну пожилую женщину, которая водила смоченной в нашатыре ваткой возле Наташиного носа.
— Что ж ты, ласточка, на такое-то глядишь, если нервами слабенькая? — укоризненно произнесла женщина и выбросила ватный комок. — Это ж тебе не кино! Вот, сумочку я твою прибрала — на.
— Что случилось?! — спросила Наташа и попыталась приподняться, но страшная слабость повалила ее обратно на скамейку. — Бога ради, скажите — что здесь случилось?! Ведь это Борька?! В огороде… вы знаете, кто там лежит… это ведь… Ковальчук?!..
— Вы их родственница? — хмуро осведомилась женщина.
— Знакомая… я…
— Тогда вам, наверное, надо поговорить с кем-то из…
— Ой, а ты думаешь, они ей что-то скажут?! Им бы только развязаться побыстрей! — вмешалась старуха, всплескивая руками. — Вот меня не спрашивают, а я-то все почти видела… с самого начала… и вот Антонина все видела… да? вот Людкато еще почтовый ящик открывала, а тут и Борька подошел… и я как раз захожу с магазина, смотрю, она еще в таком пальто коричневом — ну, думаю…
— И не в коричневом, а в кремовом пальто она была! — перебила ее Антонина, прижав ладонь к щеке, словно у нее разболелся зуб.
— … как раз письмо из ящика достает — я и говорю: мол, издалека, письмецо-то, Людмила Тимофевна?.. а она мне, стерва: пошла, говорит, отсюда, старая…
— А Борька ей через плечо глянул и забрать хотел, потому что ему письмо это было, я так поняла, а она говорит: сейчас я разберусь, кому, а ты быстро домой — тебе уходить скоро! — снова перебила ее Антонина. — И еще она что-то сказала о ножах… что-то она хотела приготовить… вроде мясо… а все ножи в доме тупые… вроде, попросила Борьку нож наточить…
В конце концов, из сбивчивого рассказа обеих женщин, постоянно препиравшихся из-за деталей, Наташа смогла составить себе смутное представление о происшедшем. Людмила Тимофеевна и Борька вместе поднялись домой, причем женщина вела себя совершенно так же, как и всегда. Через пятнадцать минут из-за двери их квартиры донеслись дикие крики, грохот и звон бьющейся посуды. На шум, слышный даже во дворе, из квартиры на том же этаже выбежали соседи — муж и жена, позже подоспели другие. Первая железная дверь Ковальчуков оказалась незапертой, мужчина не без труда высадил вторую дверь и ворвался в квартиру, его жена и еще несколько человек последовали за ним. В одной из комнат они увидели окровавленных Ковальчуков, которые сцепились друг с другом. Людмила Тимофеевна с совершенно безумным лицом, размахивала длинным кухонным ножом и рычала по- звериному, пытаясь воткнуть нож себе в живот, а Борька пытался ей помешать. Почти тут же она вырвалась и кинулась на лоджию, пронзительно визжа. Сын побежал за ней. Что произошло там, никто не видел — только услышали грохот разбившегося стекла, страшный крик и глухой удар далеко внизу. Те же, кто был во дворе, увидели, как из лоджии с воплем вылетел человек и упал в палисадник, где и остался лежать неподвижно. Судя по всему, когда Борька снова попытался вырвать нож у обезумевшей матери, она каким-то образом выбросила сына за балкон. После этого Ковальчук вернулась в комнату, где в дверном проеме сгрудились соседи. Увидев людей, она молча набросилась на них — молча, потому что уже успела разрезать себе горло и могла только хрипеть. Несмотря на страшную рану, женщина двигалась очень проворно и целеустремленно. Люди кинулись вон из квартиры, но она догнала двоих на площадке и успела нанести несколько ударов — мужчине, который взломал дверь в ее квартиру, и женщине, жившей этажом выше. Мужчина сразу упал, женщине удалось убежать. Ковальчук набросилась на упавшего… что было дальше, никто не видел, уже потом, когда вызвали милицию и решились подняться, оба лежали мертвые в огромной луже крови…
— Подождите, — слабо пробормотала Наташа и замотала головой, — подождите… вы ничего не путаете? Вы уверены, что это Людмила Тимофеевна?.. Разве не Борька… Ведь это должно быть Борька… а она… этого быть не может!
— Милая моя, — старуха возмущенно всплеснула руками, — да при чем тут Борька, когда я эту паскуду своими глазами видела, я же в квартире была… в руке ножище вот такой… рожа дикая, страшная… в крови вся!.. И ведь какая живучая, тварь… горло вот так распорото… хрипит уже… а все равно за нами, за нами… Ох, сберег Христос, ох отвел!.. И еще улыбается… даже сына не пожалела, гадюка!
— Что-то я не видела, чтоб она улыбалась, — недовольно заметила Антонина.
— А как бы ты видела — ты же внизу стояла! — старуха презрительно фыркнула. — Еще как улыбалась… словно рай увидела… так счастливо… — она снова перекрестилась. — Вот оно, богатство-то, что с людьми творит! А я всегда говорила, что вся их семейка ненормальная!.. Вот еще муж ее вернется — вот ему-то подарочек будет! Вот я…
Не слушая больше, Наташа сползла со скамейки и, шатаясь, накрепко зажав в пальцах ремешок сумки, побрела через двор. Она не соображала, куда идет и зачем. Ее тошнило, в голове гулко и страшно стучало, и окружающий мир то и дело подергивался липкой туманной пленкой. Картины. Кто-то добрался до картин, которые спрятал Слава. Кто-то узнал и добрался до них. Костя ошибся — она все-таки проболталась. Другого объяснения быть не может. Кто-то испортил Борькину картину. Обе женщины ошибались, они что-то напутали. Все это мог сделать только Борька — убил мать, убил соседа и выбросился с балкона. Внезапное беспредельное безумие — все так, как писала Анна Неволина, все так, как это случилось с Толей… только так и не иначе. Людмила Тимофеевна этого сделать не могла — ведь Наташа ее не рисовала. Что же она натворила, что натворила?!! Ведь ее предупреждали, не однажды предупреждали… Сначала Толя и его сожительница, а теперь еще трое. Вот тебе твое искусство, твой дар, твое сострадание, очарованная властью… вот тебе твои руки в крови по локоть и твоя гнилая душа! Сколько их еще будет, сколько картин ты нарисовала, сколько чудовищ где-то там выпустили на волю? А Дорога?! Если кто-то нарушит целостность ее главного произведения… невозможно даже представить, что тогда произойдет. Словно наяву Наташа увидела, как на огромной картине появляется вдруг прореха, расползается от края до края, и из дыры одно за другим вылетают жуткие, кривляющиеся и хохочущие существа, голодные пожиратели душ, и нет им ни имени, ни исчисления…
— Э! Куда торопимся?
Грубоватый голос прорвался сквозь кошмарное видение, а чьи-то сильные пальцы, крепко сжавшие плечо, превратили видение в пыль. Заморгав, Наташа увидела, что находится в одном из многочисленных дворов между девятиэтажками — в той части района,
