воротами красный флаг. Но как только молодежь заговорила о рабочем контроле, он тут же поставил условие: либо я, либо они.
Производством стала заправлять суровая Варвара, а дядя Гриша взял на себя сбыт продукции. Заниматься приходилось всем подряд: деньги мало кого интересовали, надо было искать товар на обмен. Дядя Гриша вез кожаные подметки из Богородска, из Горбатова — рыболовные крючки, из Семенова — ложки, но уже не на своих плечах, а через артели рабочих, оставшихся без жалованья.
— Большевики на каждом перекрестке ставят против нас заградотряды, а мы где добром, а где боем пробиваемся, — усмехался он. — Я с тобой вот о чем хотел поговорить: ты приметила, без чего ныне никто из дому не выйдет? Без мешка. Вдруг где хлеб или крупу дают? А летом на железных дорогах и пристанях мешки будут на вес золота. Самое время на них деньгу зашибать — конкурентов у нас нету.
Нина в тревоге посмотрела на него: что он задумал? Большую спекуляцию? Она не готова была идти в тюрьму ради каких-то мешков.
Но признаваться в трусости было стыдно: дядя Гриша этого не терпел.
— Как это нет конкурентов? — запротестовала Нина. — А Молитовская фабрика?
— Опомнилась! Большевики передали ее фабричному комитету, а эти дурни единственное, что сделали, — подняли жалованье, которое все равно нечем платить. Рабочие растащили запчасти и материал и мне же продали. Молитовка кончена, Царствие ей Небесное.
— А что слышно насчет национализации? — спросила Нина.
Дядя Гриша помрачнел:
— Если большевиков не скинут, они рано или поздно конфискуют завод. По Брестскому миру за немцами признано право владеть предприятиями, поэтому все, у кого есть акции, продают их германским агентам, чтоб хоть какие-то деньги выручить. Большевикам это не по нраву, так что они постараются первыми наложить лапу на промышленность…
Он не договорил: со стороны рынка раздался вопль:
— Облава!
Во дворе залаял пес. Дядя Гриша вскочил, схватил короб, предназначенный для Нины:
— Бежим!
Они шмыгнули за сараи, по поленнице перебрались через забор. Мимо по Прядильной мчались крестьянские сани: полозья скребли по голой булыжной мостовой. Неслись бабы, прижимая к груди нераспроданный товар.
Нина тяжело дышала, ноги и подол юбки вымокли — несколько раз ступила в лужу.
— Иди и не оглядывайся, — шепнул дядя Гриша.
Прогремели выстрелы — Нина вздрогнула всем телом.
— Не трясись, — злился дядя Гриша. — Если поймают, дадим отступное. Они рынки громят знаешь зачем? Красноармейцам жрать нечего, вот их и отправляют на «борьбу со спекуляцией». Они у баб провизию отбирают — тем и сыты. А рынок все равно завтра будет работать, только цены вырастут.
3
Раньше появление дяди Гриши было праздником. Он привозил гостинцы, а потом отправлялся с племянниками по лавкам на Нижнем базаре — добывать особого копченого гуся, урюк и пирожки с грибной начинкой. Пировать шли на откос, под полуразрушенную кремлевскую стену; ели руками, а вместо салфеток у дяди Гриши имелись ученические тетради из деревенской школы.
Жора зачитывал вслух задачи по арифметике:
— Один крестьянин купил шелковой материи четыреста аршин по пять рублей, из которых один аршин истратил на кафтан, двести аршин — на юбку жены, а остаток обменял на овес, приплатив десять копеек…
Хохотали до упаду, представляя, что это за шелковый кафтан из одного аршина и юбка из двухсот аршин, да еще на деревенской бабе.
— Это наша учительница мечтает, — ухмылялся дядя Гриша.
На этот раз Нина чувствовала, что привела в дом опасного человека. Он был еще бoльшим преступником, чем она, и наверняка собирался втянуть ее в дела, за которые арестом не отделаешься.
Он сидел на изящном стуле венской работы — борода спутанная, вокруг ногтей черная несмываемая грязь. От него так крепко пахло мужицким потом, что Нине хотелось открыть окно.
Она старалась быть любезной: поставила самовар, выложила на стол сегодняшние покупки и припасы из дядиного короба.
— А я и не знала, что через тебя провизию покупаю…
— Жоры нет дома? — спросил дядя Гриша.
— Умчался куда-то — с больным горлом!
— Ладно. — Он вздохнул и внимательно посмотрел Нине в глаза: — На что ты живешь?
Она рассказала ему о винном погребе. Дядя Гриша кивал — то ли одобрял, то ли втайне посмеивался над ее коммерческими потугами.
Когда она закончила, дядя Гриша выглянул за дверь, послушал, не идет ли кто.
— Ты, Нин, зря пугаешься, — сказал он, вернувшись к столу. — Думаешь, я не вижу, что ты на меня как на заразного смотришь? Уясни, племяшечка: как бы ты сейчас ни зарабатывала, чекисты могут арестовать тебя. Так что разницы нет, будешь ты гоняться за фунтом муки или за вагоном: тем более что сил и времени потратишь одинаково. На что люди замахиваются, то и получают.
Нине было досадно, что дядя Гриша разгадал ее чувства.
— Ты меня не агитируй… Говори прямо.
— Нам требуется склад в городе, — произнес он. — У тебя надежные подвалы, дом стоит в стороне от дороги, а из окошка весь откос просматривается. И еще тебе надо будет открыть кооператив: вроде для того, чтобы вскладчину с соседями закупать продовольствие и мануфактуру. Через это мы получим нужные бумаги от Нижегородского совдепа и сможем привозить в город товар.
— Да никто тебе не позволит привозить в город мешки! Думаешь, заградотрядчики не поймут, что ты собрался снабжать тарой спекулянтов?
— А мы будем возить не мешки, а… банные веники. Или солому, или любую другую дрянь. А мешки, как ты говоришь, — это тара.
Дядя Гриша говорил: «нам», «мы», — как будто за спиной у него стояли какие-то люди.
— У тебя есть компаньоны? Кто? — спросила Нина.
Дядя Гриша нахмурился:
— Не могу сказать.
— Я должна знать, с кем имею дело! Мне требуется полный расклад: чем я рискую, сколько получу, кто будет знать о нашем предприятии, как будет делиться прибыль…
Он долго смотрел на нее исподлобья.
