не потому, что это будило угрызения совести или какие-то болезненные воспоминания — просто в его не очень длинной жизни более счастливого периода не было.
Поняв, что сейчас ему не заснуть, Рафаэль откинул плед и сел. Помешивая угли затухавшего костра, он достал головешку, от которой удалось раскурить тонкую сигару. Но и она не помогла ему успокоиться — слишком сложны были его воспоминания о том времени! Взглядом человека, готового на убийство, посмотрел он на Себастиана:
— Черт бы его побрал с его вопросами…
Попыхивая сигарой и глядя на то разгорающийся, то гаснущий огонек, он вдруг понял свое заблуждение. Его взбудоражили вовсе не воспоминания о жизни с команчами. Нет! Ему было противно думать о той жизни, для которой он был рожден, — жизни наследника богатой испанской семьи.
Даже сейчас, пятнадцать лет спустя, он помнил начало нового отрезка своей биографии. Помнил свою ярость в те первые дни, когда по распоряжению дона Фелипе его сковали и посадили в грязное подземелье, служившее тюрьмой для узников неукротимого старика.
На лодыжке Рафаэля до сих пор сохранились шрамы от цепи, которой он был прикован к стене подземелья. Туда не проникало ни дуновения ветерка, ни заблудшего лучика солнца.
А дон Фелипе из безопасного укрытия наблюдал за своим пленником, черный шейный платок и длинные свисающие усы делали его похожим на дьявола. Вспоминая все это, Рафаэль заметил, что у него дрожат руки.
О Боже! Как он ненавидел своего испанского деда!
Рафаэль не отрицал, что команчи были жестокими людьми, но это была звериная инстинктивная жестокость. А дон Фелипе был расчетливым и безжалостным инквизитором — ему нравилось ломать Рафаэля и день за днем наблюдать за его унижением.
Рафаэль жестко улыбнулся, вспомнив, как бесился дон Фелипе, когда доведенный до крайнего физического и морального изнеможения его внук все-таки не сдался.
Вот тогда-то и наступила очередь индейских пленников. Рафаэлю пришлось выучить чистейшее кастильское наречие, как потребовал дон Фелипе, и освоить правила хорошего тона. Если бы не опасения за жизнь своих сородичей, он предпочел бы умереть голодной смертью.
Война между доном Фелипе и внуком шла с переменным успехом. Когда встал вопрос о поездке в Испанию, Рафаэль потребовал отпустить обоих индейцев. Дон Фелипе пообещал освободить старшего, а о младшем им еще предстояло торговаться.
Рафаэль на всю оставшуюся жизнь искренне возненавидел Испанию, католических священников, монастыри, сложенные из серого камня, в которых его душу подвергали обработке. Он возненавидел испанцев за их снисходительное отношение к нему как к полудикарю. Но больше всего он ненавидел Испанию за то, что в этой стране родились его дед дон Фелипе и… Консуэла.
Брак с Консуэлой Валадес стал платой за свободу Стоящего Коня.
И в который уже раз дон Фелипе был взбешен тем, что его внук затеял с ним торг, но особенно тем, что у внука была такая же несгибаемая воля, как и у него самого. Казалось бы, деду надо радоваться, что внук унаследовал его стальной характер, но тот не мог простить Рафаэлю кровь команчей, текущую в его жилах.
Испанские друзья дона Фелипе засыпали цветистыми комплиментами образованность и манеры Рафаэля, но старика это вовсе не радовало. Он помнил, что за это ему пришлось отпустить двух опасных команчей, а те не станут менять своих привычек. Они по-прежнему будут грабить и убивать белых, а может быть, даже станут еще более жестокими.
Стоящий Конь умчался от гасиенды на выданной ему лошади в те минуты, когда Рафаэля венчали с женщиной, презиравшей его за кровь команчей не меньше, чем дон Фелипе. Рафаэлю было уже двадцать четыре года и он был зрелым мужчиной.
«Какой бы прекрасной парой были дон Фелипе и Консуэла», — думал он, слушая священника.
Консуэла сделала все, что могла, чтобы возбудить ненависть мужа к себе. Хотя он даже поначалу жалел ее, понимая, что ей не дали никакого шанса выбрать мужа по любви. Семья Гутиэрес была более чем счастлива, выдавая одну из своих дочерей замуж за представителя богатого и могучего клана Сантана. К тому же жених был и наследником!
Сейчас, вспомнив о ее мучительной смерти от рук команчей, Рафаэль вздрогнул. Никому не пожелал бы он такого конца, даже ей! Смерть ее была ударом для Рафаэля, но он, узнав о трагедии, сразу подумал, какая зловещая ирония заключается в том, что ее замучили люди, которых она презирала, да и людьми-то не считала.
Рафаэль приказал себе выбросить из головы все расслабляющие душу мысли. Это было минувшее, а впереди его ждали испытания, требовавшие сильной воли и твердой руки.
Его взгляд снова остановился на спящем Себастиане, и он с удивлением подумал, что в отношении этого юноши он проявил столько доброй воли и настойчивого желания наладить отношения, столько решимости, сколько не было у него даже тогда, когда он боролся за жизнь и свободу своих индейских собратьев.
Странная мысль пришла ему в голову: «Пожалуй, задав мне свои вопросы и заставив разговориться, Себастиан сделал благое дело. Я выговорился, и даже моя ненависть к дону Фелипе ослабла». И с улыбкой на губах Рафаэль заснул.
Глава 14
Скакать назад на гасиенду оказалось гораздо легче, чем в предыдущий день. Они никуда не торопились, и Рафаэль часто останавливался, чтобы объяснить Себастиану особенности той или другой полоски земли.
Он растолковывал младшему другу, почему тут выгодно вести хозяйство, какие густые травы тут будут расти и сколько скота можно прокормить. А вывод был вот каким:
— Хорошо, что на границах гасиенды будет ранчо, принадлежащее семейству Сэведжей! Одно из главных достоинств Техаса — это возможность занять плодородные земли, и этим окупаются все опасности, возможности нападения индейцев или мексиканских бандитос. Но так будет не всегда, а земля останется.
Себастиан согласился с ним:
— Я хочу купить всю пограничную с гасиендой землю, как можно больше.
— Хорошо, а теперь время возвращаться на гасиенду. Мигуэль не простит нам второй ночи отсутствия, ведь гости остались на его попечении.
Глядя на повеселевшего Рафаэля, Себастиан невольно вспомнил тяжелую для себя картину: Бет в руках Рафаэля.
Себастиан не произнес ни слова, когда они въехали на территорию гасиенды, хотя его лицо мрачнело все больше по мере приближения встречи с Бет. И наконец, впервые с того момента, как Рафаэль признался, что Бет уже давно была его любовницей, он взорвался. Повернувшись в седле, чтобы лучше рассмотреть выражение лица Рафаэля, он с подозрением спросил:
— Слушай, как же вам удалось так долго сохранять отношения, если ты все время был в Техасе, а она на плантации около Натчеза? Как вы ухитрялись регулярно видеться?
Не удостоив его взглядом. Рафаэль ответил:
— А мы и не виделись, но нам хватило и того, что было. — Голос его стал твердым, и он жестко произнес:
— Поверь мне, дело не в том, сколько раз видеться, важно.., как!
И опять Себастиан был озадачен. Если Бет была так долго любовницей Рафаэля, почему же в его голосе, когда он говорил о ней, было столько неприязни, если не ненависти?
Рафаэлю было не свойственно лгать, и ему пришлось заставить себя продолжать игру из-за Себастиана. Как трудно было ему говорить вслух недобро о женщине, чьи серебряные волосы, фиолетовые глаза и все обличие прекрасной ведьмы не покидали его воображения. Выше его сил было бы забыть ее прекрасное, лживое, такое невинное на вид лицо. Он не мог не видеть ее!
Далеко за полдень они достигли гасиенды. И опять между ними была неопределенность. Они не желали разрыва, но не могли сейчас понять друг друга. И оба не хотели видеть обитателей гасиенды.
Не выдержал Рафаэль:
— Треклятая ситуация, приятель! Ах, если бы я мог ее изменить!
Это был максимум того, что Рафаэль мог признать, и Себастиан все понял. Значение Бет для Рафаэля, теперь Себастиан это осознал, было так велико, что трудно было определить его отношение к сложившейся ситуации. Рафаэлю, конечно, не хотелось бы потерять голову из-за женщины, которую он считал своей, но ведь это была женщина, на которой, не представляя возможных последствий, решил жениться Себастиан. И вот последний сумел преодолеть себя:
— Забудь, Рафаэль, все, что я сказал. Не стану отрицать, что я попал под ее чары, но теперь понимаю, что зря. Кстати, она мне никаких авансов не давала, это правда. — С болью в голосе он продолжил:
— Я понял, сопоставив разные факты и наши разговоры, что для Бет я никогда не был больше, чем друг. Она была честна, ни в какие другие игры она не играла.
С короткой усмешкой, но по-прежнему с холодными глазами Рафаэль немедленно отреагировал:
— Ну, слава Богу! Мне стало легче, потому что никакого желания повредить ее изящную физиономию за флирт с тобой у меня не было.
Себастиан улыбнулся несколько расслабленно, ему показалось, что сердечная боль немного ослабла, и, стремясь поправить их отношения, он пробормотал:
— Я думаю, что можно найти лучшее применение этой изящной шкурке, как ты ее называешь, чем просто побить ее, даже если она тебе изменяет.
Рафаэль громко рассмеялся над этим замечанием. С некоторым удивлением в глазах он признался:
— Это совпадает с моими мыслями, приятель! Через пару минут они отправились по своим комнатам, оба довольные тем, что сумели разрядить трудную ситуацию без особых уколов самолюбию и практически безболезненно.
Путешественники возвратились к концу сиесты, и Бет, одевавшаяся к вечеру,
