разбойничью стезю.
Что-то не ладилось в хитрой механике волшебства. Вдохновение Пути все не приходило. Герцог жаловался, хныкал, стонал… в общем, вел себя не по-мужски. Накрытый стол в обеденном зале постоялого двора не давал ему покоя. Шарлатан же, напротив, был собран и целеустремлен. Его тоже мучила жажда, но иная.
Жажда отмщения.
Там, в Доннельфаме оставался мерзавец Истессо. Даже чудище не так жаль (в конце концов Бахамот остался жив), как веры в людей. До сих пор Фью Фероче искренне верил, что видит насквозь любого своего подданного. Понимает, знает его как облупленного.
И вот осечка. Хоакина ему разгадать не удалось.
А значит, Ланселот должен умереть.
– Я не по погоде одет, – ныл герцог. – У меня печень колет. Я есть хочу!
– Будьте же мужчиной, Розенмуллен, – устало отвечал шарлатан. – Где ваше достоинство? Честь, наконец. На вас смотрят, старая размазня!
Тварь пронизывала своих жертв алчным взглядом. Хоакин толкнул Лизу под прикрытие валунов, а сам бросился навстречу зверю. Голову он старательно отворачивал, чтобы не видеть окаменяющих глаз.
Гигантская туша со скрипом присела:
– Хо-хо-хо! Чудная встреча, господин. Ганхель, подлец, мерзавец! Уж целый месяц. Жду, когда ты. Соизволишь принести бочонок. Проигранный, каменного масла.
– Э-э… но, господин Глинниус… Мое расписание караулов… невероятная занятость…
Истессо споткнулся о Ганхеля и едва не врезался в чудовище. Лиза жалобно закричала. Было поздно. Громадная лапа ухватила Истессо за плечо:
– День добрый, сударь!
Стрелок дернулся, пытаясь высвободиться, но потрескавшиеся пальцы держали крепко. Отблеск факела играл в полированных гранях каменного тела. Единственный глаз во лбу пульсировал багровым светом До Хоакина наконец дошло. Кто может говорить таким растрескавшимся глиняным голосом? Чья память не связывает больше трех слов, а гордость не позволяет говорить короче?
– И вам добрый, господин Глинниус. Рад познакомиться с вами.
Голем мягко опустил Истессо на землю. Завертел бесформенной головой:
– Это что такое? Узники для Базилиска?
– Так точно, сударь, – в один голос отозвались Ганхель и Пампфель. – Они, сударики.
Господин Глинниус выпрямился. Скрестил по-наполеоновски лапищи на груди:
– Так не пойдет, – растрескались в холодном воздухе слова. – Господин Базилиск, увы. Не может смотреть. На женщин – о! Исчадья ада порочны!
– Это как же? – всполошились стражники. – Почему?
– Романы тому виной. Любовной полны интриги. – Глиняный палец назидательно поднялся к потолку. – Сосуды опасной… – В голове голема заскрежетало, Глинниус искал слово. И нашел: -…скверны. Немедля ведите отсель. Кого Вседержитель Господь. Назначил вместилищем рока.
Стражники переглянулись.
– Глинниус, дружище, – медоточивым голосом начал Ганхель. – Я дам тебе два бочонка масла. Нет три. Ведь не можем мы увести узниц обратно? У нас отчетность. Герцог нас за это не похвалит.
– Прискорбный ответ даю. Бессилен, увы, бессилен!
Голем протянул Ганхелю гигантскую лапищу. В ладони лежала стопка книг. Хоакин мельком пробежал взглядом по корешкам: «Роковая страсть», «Анжелика – маркиза ангелов», «Винченцо-тюльпан».
– Профос головы нам поотрывает, – обреченно переглянулись стражники.
И Ганхель добавил:
– Но ничего. Придется дам того… обратно. Прощайтесь еще раз. И не ревите, сударыня, в мире много отличных парней. Я, например.
Второй раз Хоакину пришлось прощаться с Лизой. Затем он шепнул Маггаре несколько ободряющих слов, погладил по спинке Инцери.
– А ну без слез! – прикрикнул он. – Я же бессмертен.
– Вот только Базилиск об этом не знает, – отозвалась Инцери, насупившись.
– Ничего, это ненадолго. Ждите, к исходу дня я вас разыщу.
– Хок, ты обещаешь?
Голем притопнул нетерпеливо:
– Время уже истекло. Пора, пора, пора!
Хоакин отстранился от Лизы и отправился в темноту, вслед за големом.
«Женщина с белокурой копной волос, которая находилась в другой карете, произвела сущий фурор. Она только что приехала с мужем в розовом платье, отделанном белыми лилиями.
Они даже не успели открыть дверцу, как граф Эдуард обошел карету и поцеловал ее в открытое окно. Нисколько не стесняясь краски смущения, вспыхнувшей на скуластых женских щечках»
Голос, доносившийся из полумрака пещеры, мог принадлежать равно мужчине и женщине, ребенку и Старику. Привычки, приобретенные в детстве, сильны. Василиск читал вслух, старательно проговаривая фразы.
«Белокурая дама обольстительно улыбнулась. О, у нее есть поклонники! Дверца распахнулась; граф Эдуард встал на одно колено и подхватил ее – воздушную невесомую, парящую в своей грациозности».
Голем посторонился, пропуская Хоакина вперед.
– Подойди ближе, узник, – скрежетнул он. – Базилиск плохо видит.
Хоакин решительно шагнул вперед. Как и логово Бахамота, Камению наполнял пульсирующий багровый свет. На каменных плитах, словно на диване, разлегся зверь великий. Гигантская узорчатая ящерица о шести лапах – с цыплячьей головой, с кровавыми шпорами на лапах.
За толстыми линзами очков прятались вполне человеческие глаза.
– Подойдите поближе, друг мой, – ласково попросил Базилиск. – Любили ли вы когда- нибудь? Я обожаю все, что связано с этой человеческой эмоцией. Быть может, расскажете о своих переживаниях? Были в вашей жизни белокурые женщины с мужьями в розовых платьях?
Чудище помахало толстой книжкой и продолжило:
– Вы благородных кровей? Быть может, вы бастард? О, как я хочу встретить родственную душу! Бастарда. Сам я не уверен, но думаю, что происхождение мое способно вызывать зависть. Оно под покровом тайны… быть может, в роду моем были боги? Или титаны.
Хоакин с интересом рассматривал чудище. Бедняга Бахамот проигрывал Базилиску по всем статьям. Судя по размерам, доннельфамский зверь питался быками.
– Господин Базилиск, – сказал Истессо. – Совершенно случайно я знаю тайну вашего рождения. Хотите, я вам расскажу?
Такого поворота событий зверь не ожидал.
– Разве? – заерзал он. – Подумайте хорошенько. Быть может, вы стали жертвой низкого
