– Так точно, господин профос.
Неумолимый перст передвинулся в сторону Пампфеля. Тот попытался отодвинуться, однако палец следовал за ним:
– Ты, Пампфель, разберешься с пленниками. Согласно процедуре. Чтобы не плодить поддельных фальшивок к бессмертным творениям Базилиска. Уяснил?
– Будет сделано, господин профос.
– То-то же. Исполнять!
Старый служака оборотился к скульптору. Глазки его сузились. Ойлену профос не доверял, а уж где недоверие, там и ненависть.
– Смотри, каналья. Обманешь – я тебя в бараний рог. Самолично в глину закатаю! Будешь вторым Глинниусом. Смотри мне! – повторил он уже в дверях.
Дверь хлопнула. У господина профоса были причины для спешки. Вся эта история с взяткой и попыткой побега пахла дурно. До возвращения герцога ему предстояло обстряпать дело по-свойски. Обелить себя, свалить вину на Эрастофена. Следы замести.
Так что мешкать не стоило.
– Зачем это, интересно, помост? – поинтересовался Ойлен, когда профос ушел.
– Для доннельфамцев. Чтобы, значит… – Пампфель замялся, подыскивая нужное слово, – порезантировать новую скульптуру. Вклад в мировую культуру Базилиска-батюшки. Ну что, поднимаем прохиндея? Девушка, примите позу потрагичнее.
Мрамор принесли быстро. Глиниус оказался существом воистину незаменимым: расторопный, деятельный, ответственный. Как и все големы, впрочем. Ойлен успел не раз пожалеть, что раньше ему таких помощников не попадалось.
Молоток скульптора застучал по зубилу. Забулькало вино. Дело стронулось с мертвой точки.
Хоакиново заклятие обладало одним интересным свойством. Пока стрелок жил в Деревуде, оно никак не проявлялось, но стоило покинуть насиженное место, и тайное стало явным. Чих воздействовал не только на Хоакина, но и на пространство вокруг него. Иначе говоря, любую местность превращал в Деревуд и сторожку, где Хоакин впервые встретил Бизоатона. Изменения – крохотные, почти незаметные – бежали по Базилисковой Камении, преображая стражников, камергеров и поваров.
– Ганхель, дружище. Ты пьешь? При исполнении?
Стражник удивленно уставился на кружку в своей руке:
– И правда. Что это я?
– Придется доложить герцогу. Извини, дружище. Сам понимаешь: долг есть долг.
– Да я ничего. Понимаю, не впервой… Но ты уж и на себя донеси, Пампфель. Я видел, как ты укусил куриную ногу. О, вот опять!
Солдаты удивленно посмотрели друг на друга:
– Дисциплина ни к зверю. Совсем разболтались, – и вновь принялись за вино и еду.
Тем временем Тальберта терзали муки творчества. Глыбища мрамора с грохотом передвинулась. Потом еще и еще. Голем вытер пот, обмахнулся скатертью, которую сорвал со стола, и заявил:
– Вот так вот. Всю жизнь – камни. Камни, камни, камни. Все в подземелье. Как сланец последний.
– Сюда двигай и помалкивай. Да осторожнее!
Мрамор ожесточенно заскрежетал. Скатерть взвились, словно знамя.
– Э-ге-гей, на волю! – вдруг выкрикнул голем. – На природу, люди! Сень лесов зеленых. Ждет, манит, трепещет!
Тальберт постучал по глыбе зубилом, прислушиваясь к звону. Чем-то звук ему не нравился.
– Лиза, сядь правее, – приказал он. – Вот так. Голову Хоакина – на колени. Так, хорошо. Взгляд любящий. Еще любящее! Хорошо. Вы, крохи, – в первый ряд.
Инцери и Маггара покорно устроились в ногах Лизы. Тальберт все не мог поймать композицию. У двери бушевал голем с двумя кружками пива в руках:
– …У богатых – отобрать! Бедным – все раздать! Сладок воли вкус! Я теперь разбойник – Веселый Глинни Ус!
– Эй, толстопузый, потише там! – рявкнул скульптор. – Здесь храм искусства, а не кабак. Ну крылатенькая, сейчас мы из тебя ангелочка сделаем. Взгляд построже… да, да. Ручки сложи молитвенно. Крылышками потрепещи.
Он взялся за молоток, напевая:
Полетели на пол крошки мрамора. Тальберт повернулся к стражникам:
– А что, мерзавцы, осталось там выпить хоть на полглотка?
– Осталось и больше. Выпьем за землю справедливости.
В руке скульптора появилась чаша.
– А нам? – возмутилась Фуоко.
– Зажилил? – поддержали крохи.
– Вам тоже. Пьем за вольных стрелков!
– За Ланселота!
Свершилось чудо. Над землей понеслась удивительная сила, преображавшая Террокс. Подмастерья в портняжьих лавках вздыхали, глядя на зеленое сукно. Принцессы замирали подле гобеленов с кострами, котелками и оленятами. Дочери мельников роняли решета в задумчивости.
В деревудской чаще икнулось сутяге Дофадо. Виконт, которого остановили воины без знаков различия на доспехах, потянулся к шпаге.
– Что такое?! – фальцетом заверещал он. – Это произвол!
Толстуха с развратными глазками потупилась:
– Ничего страшного, сударь. Ваш обед, сударь.
– Что? Засохшая булка со шпеком? Двухгрошовая сосиска, завернутая в увядший лист салата? Стакан воды? А это что?
– Грамота от шарлатана в подтверждение наших привилегий. И счет за пир, устроенный в вашу честь.
– Триста дублонов? Помилуйте, это же форменное вымогательство! Грабеж, одним словом.
Негодяи придвинулись, в руках их заблестели ножи. Виконт переводил с одного разбойника на другого ненавидящий взгляд.
– Таковы традиции вольных стрелков, – извиняющимся тоном пояснил Реми. – Вы ведь поддерживаете их, не так ли? Вы же не выступите против вольностей и свобод, дарованных нам шарлатаном?
– Не выступлю? Не выступлю, говорите? И еще как выступлю!
Легкий ветерок пронесся над соснами. Спесь слетела с лжестрелков. Сила
