гремело над домами.
– Вперед, – шепнула девица. – И поторапливайтесь. Обман скоро раскроется, и нам следует быть подальше отсюда.
Оки не растерялся. Он щелкнул бичом и завопил:
– Аррррья-ха!
Лошади рванули с места галопом. Прыснули из-под копыт зеленщицы и букинисты, бретеры и цветочницы.
– Н-но-о, залетные!
Флажки на крыше кареты затрепетали. Громада дворца двинулась назад и в сторону; радостными криками огласилась толпа. В лицо Харметтира полетели шелковые тряпки. На глазах Джинджелла превращалась в одноглазого проходимца. Тальберт содрал с лица вуаль и объявил злым шепотом:
– К северным воротам, живо.
– К северным, северным, хорошо. Но кто вы?
– Неважно. Я только что из Доннельфама. Я знаю то, что вы знаете и что не хотите, чтобы знали другие.
– Ясно. Тогда в путь.
Большой Процент хотел что-то добавить, но в окошко кареты дробно постучали. Тальберт отбросил задвижку. С потоками воздуха внутрь кувыркнулся Гилтамас.
– В «Чушке»! – захлебываясь, пропищал он. – В «Чушке» засада! Офицеры тайной канцелярии!
– Мои листья, – вздохнул Большой Процент, – Плакали мои капиталы…
Колеса отчаянно загромыхали: карета вынеслась из городских ворот.
доносилось снаружи.
– Ну и ладно. Так тому и быть.
Глава 14
КАЗНАЧЕЙ ПЫЛИ ОБРЕТАЕТ ИСТИННОЕ ИМЯ
Случалось ли вам проснуться, умыться, позавтракать, собраться на работу и вдруг обнаружить на столе вещь, которой там никогда не было? Куклу, изображающую раненого ребенка, человеческий череп, шляпу охотника на чудовищ?
Никакого пробуждения не было, понимаете вы. Хочешь не хочешь, а придется просыпаться еще раз. И хорошо, если по-настоящему.
Нечто похожее и произошло с Лизой. Она осторожно провела ладонью по портрету, стирая пыль.
– Значит, Эрастофен и есть тот самый Архитит?
– Да. Он стал гораздо сильнее. Люди поклоняются ему уже целый век, если я не ошибся в расчетах.
– Почему же ты не сражался? Это ведь твой храм.
– А что я могу? – вздохнул Квинтэссенций. – Я-то ослабел… Иногда я прихожу сюда и тихонько плачу в уголке. И еще, извините, вынашиваю планы мести.
– Ну я-то плакать не буду. Что надо сделать?
– Есть один рецепт, но он опасен. Если я не ошибаюсь, конечно.
– Ничего. Говори.
– Казначей Пыли – демон. Он подчиняется общим правилам. Наверное…
– Подчинится как миленький, – уверила Инцери. – Не хочешь – заставим, не умеешь – на плаху.
– Хорошо. Тогда попробуем. У нас есть алтарь Эры. Есть несколько сундуков с магическим барахлом… если оно подействует, конечно.
– Ты предлагаешь вызвать его? В пентаграмму?
– Да. Именно так.
– Хорошо! Так и сделаем.
Инцери подпрыгнула:
– Чур я зажигаю свечи! И пентаграмму черчу тоже я.
– А у нас получится? Извините. Мы ведь не демонологи.
– Справимся, – успокоила его Маггара. – Этим летом я подарила Хоакину одну очень ценную книгу.
– Вот эту? – Лиза достала из сумки «Демонологию от кофейника судьбы».
– Да. С нею мы вызовем кого угодно. Инцери, тащи свечи. Лиза, выворачивай сундуки.
Пламя свечи отражается в стекле. Один огонек в тускло-желтом коконе – из-за него не видать звезд в печном небе. Облака кухонного чада плавают под потолком. Студенты в таверне кричат, спорят, поют. У них свои беды, свои радости: сданный экзамен, посылка из дома, письмо со свежей лилией меж страниц. Хорошо было бы снова стать одним из них. Петь проФедю-эконома, надевать на морду чучела-медведя студенческую шапочку, драться на шпагах с дуэлянтами Рыцарского моста…
Все это в прошлом. Жареная утка никогда не снимется с вертела и не умчит в небо, как бы старательно ни крутил кухонный мальчуган ручку. Вино не пьянит, сон не идет. Плохо Хоакину.
– Ты совсем не видишь снов? Никогда?
Девушка, что сидит рядом с Хоакином, удивительно похожа на Марьяшу Аллегрезо. Те же волосы рыжевато-серого цвета, тот же остренький носик, тонкие упрямые губы. Привычка вжимать голову в плечи. Она так же убеждена, что все на свете можно объяснить словами. И что, узнав это объяснение, люди станут счастливы.
Еще вчера, до встречи с Бизоатоном, Истессо думал что влюблен в нее. Хотя полно. В нее ли? Влюблен? Что за чары сотворил шарлатан, вывернув наизнанку душу Хоакина?
– Нет, Марьяша. Вижу.
– Я не Марьяша!
– Какая разница?
Хоакину прощается многое. Даже то, что он никак не запомнит, как ее зовут.
