потрепана…
Через секунду Роберт опомнился и посерьезнел.
– У меня много вопросов, – напомнила я, – и если уж ты поклялся меня не трогать, даже пальцем, то можешь хотя бы объяснить все с самого начала?
– А если я не сдержу слово и все-таки трону тебя? – надломленным голосом спросил он, наклоняясь ко мне.
Я шутливо нахмурилась и сказала тоном капризной принцессы:
– Ну вот еще! У меня губы не казенные, пусть сперва заживут!
Конечно, больше всего мне хотелось страстных, бесконечных поцелуев, но это было невозможно. Роберт резко отстранился и произнес:
– Не пытайся сделать вид, что тебе не больно. Я представляю, что ты сейчас испытываешь. Час назад у тебя была температура тридцать восемь и восемь.
Я машинально потрогала свой лоб – горячий. «Надо же, а я и не заметила, что вся горю».
– У тебя глазищи сверкают, словно у голодной кошки, – сказал Стронг, – тебе надо поспать.
Я послушно кивнула и скользнула под одеяло. Просто не было сил сопротивляться усталости. Подушка показалась мне просто раскаленной, и я сдвинула ее в сторону. Потом у меня начался страшный озноб, и я вернула ее на место. Затем закуталась в одеяло. Мне сразу стало невыносимо жарко, и я сбросила его на пол. Роберт молча наблюдал.
Наконец, когда я начала проваливаться в спасительный сумрак, послышался его голос:
– Да, температура повышается. Ее знобит, а потом ей делается жарко.
Я догадалась, что он разговаривает по телефону. «Видимо, скоро приедет доктор и осмотрит меня. Что ж, хорошо», – подумала я и отключилась.
Мне снился отец. Он стоял передо мной, подавленный и виноватый. «Вероятно, я что-то путаю. Это Роберт ведет себя, как провинившийся школьник. А отцу-то чего?» Тем не менее, он стоял, низко опустив голову, а я пыталась поймать его блуждающий взгляд.
– Эй! Привет! – окликнула я его. – Почему такой грустный?
Но он молчал, затем закурил и подошел ближе. Я увидела, что в правой руке у него сигарета, а в левой – небольшой пакетик с белым порошком. «Опять этот порошок! Недавно же было – кто-то мне предлагал… Кто?.. Не помню…»
Отец, докурив, не бросил бычок, а воткнул его себе в ладонь. Я почувствовала его боль как свою.
– Зачем? – заорала я. – Ты что, сукин сын, делаешь? С ума сошел? Больно же!
Он не отвечал, стараясь не встречаться со мной взглядом. Отец стоял, опустив голову, и словно обдумывал то, что сделает через минуту. Наконец он шевельнул губами и тихо, но упрямо произнес:
– Нет! Слышите? Нет.
Затем он помолчал и вдруг поднял голову, глядя вверх.
– Нет! – заорал он. – Слышите, нет!!!! Я не сделаю этого! Слышите?
Его голос звучал так ярко, так живо, так полно, так сочно, словно был единственным звуком на земле. Тогда я тоже крикнула:
– НЕ-Е-ЕТ!!!
Почему «нет», а не «да», я не знала и знать не хотела. Мне просто стало хорошо и спокойно, оттого что мы с отцом вместе кричим одно и то же. Я еще раз крикнула:
– Нет!
А затем проснулась и резко села на кровати. В комнате царил полумрак. Посмотрев на окно, я поняла, что сейчас ночь, и облизала опухшие губы. Они были намазаны какой-то гадостью. Видимо, пока я спала, Роберт нанес специальный крем, чтобы раны лучше заживали. «Кстати, Роберт! Где он?» Взгляд, уже привыкший к темноте, разглядел силуэт на полу. Стронг сидел рядом с кроватью, скрестив ноги.
– Тебе надо лежать, – успокоил он, видя, что я заерзала на своем гигантском ложе. Роб несильно толкнул меня вниз, чтобы я приняла прежнее положение.
– Вот видишь, – тихо, еле слышно, просипела я, – ты можешь быть нежным со мной. Просто там, в этом дурацком ночном клубе, я неправильно себя вела. Пожалела того, кто постоянно пытался меня убить. Не знаю, что на меня нашло.
В полумраке было сложно разглядеть лицо Роберта, но в его голосе послышалась горечь:
– Наверное, он был очень убедителен.
Я кивнула, забыв, что парень меня не видит. В этой темноте мне было комфортно разговаривать, не заботясь о выражении лица.
– Роберт, – тихо начала я, – помнишь, ты привез меня к дому в районе «Авиамоторной»?
Стронг молчал.
– Ты ведь жил там? Рос в этом дворе? Мастерил самолеты, чтобы потом запускать их в небо?
Я слышала лишь его дыханье, тяжелое и неровное.
– Тебя звали Артем Николаев. Ты был обычным ребенком, пока не почувствовал, что внутри тебя живет кто-то жестокий и безжалостный. Тебе захотелось драться, причинять боль. Я права, Роберт?
Он немного помолчал, потом заговорил:
– Я не знал отца. Мать говорила, что он погиб, и я ей верил. Первые двенадцать лет все было нормально – и с ней, и со мной. Я прилично учился, был послушным ребенком… Но мать все равно была несчастна. Она, красивая и умная женщина, категорически отказывалась встречаться с мужчинами. Говорила, что никто из них не сравнится с моим отцом.
Я слушала его, боясь даже вздохнуть. Поведение матери Роберта напомнило мне образ жизни моей мамы. Хоть она и делала вид, что не любит отца, я понимала, что ей никогда не забыть этого мужчину.
– Однажды мать призналась мне, что мой отец был не совсем обычным человеком. Другого такого на земле не было в буквальном смысле. Еще она сказала, что он сначала бросил ее, а потом уже умер. Что она никогда не оправится от этого. Она и на самом деле все время была сама не своя, безразличная, что ли… Я ее почти не интересовал. Она все время думала о чем-то своем, переживала… Я не мог помочь – мог только не мешать.
Лет с двенадцати во мне стала просыпаться дикая, почти звериная агрессия. На любое обидное слово, сказанное кем-то из одноклассников в мой адрес, я отвечал кулаками. Никто не мог дать мне отпор, потому что я обладал особенной, несокрушимой силой. Однажды, прямо на уроке физкультуры, один мой приятель попытался пошутить, вполне, кстати, безобидно, про всех мам, вместе взятых. Обычная подростковая хохма парня, обласканного домашними. Не помня себя от злости, я подлетел к нему и сильно ударил кулаком в солнечное сплетение. Он сложился, как перочинный ножик, и упал. Наш физкультурник, высоченный качок, ринулся ко мне – и тут же отлетел метра на три, а головой ударился так, что его на «скорой» увезли. А мне все сошло с рук. Учителя замяли конфликт.
Роберт замолчал, и несколько минут было слышно лишь его прерывистое дыхание; наконец он снова заговорил:
– Меня буквально распирало от ярости, а в те немногие мгновенья, когда я был спокоен, в голову приходила только одна мысль: «Кто мой отец?» Я понимал, что свой прекрасный характер унаследовал именно от него и с этим надо что-то делать, пока не стало слишком поздно.
