– И, надеюсь, решил вернуться в Англию.
– Нет. Там мне нечего делать.
– В любом случае там твоя семья. Место мужчины – с его семьей.
Улыбаясь последней сентенции, такой типичной для Бруно, я повернулся к нему:
– Я не нужен им, Бруно.
– Чепуха, – неистово прошептал он. Если бы не Паоло, который спал рядом, он бы выкрикнул это. – Это просто отговорка, то, во что ты предпочитаешь верить, потому что не хочешь выполнять свой долг. Возвращайся и начни все сначала.
– Слишком поздно.
– В любом случае они нужны тебе так же, как ты им.
– Иными словами, совершенно не нужен.
Он с бешенством посмотрел на меня, потом отвернулся и уставился на залив. Помолчав секунду, вздохнул.
– Не мне учить тебя,
– Хорошо. Надеюсь, ты не станешь мешать моему решению, каким бы оно ни было.
– Нет. Не буду. – Он вновь помолчал, и я спросил себя, понял ли он, что я имел в виду. – Если тебе когда-нибудь будет что-то нужно, говори не задумываясь.
– Спасибо тебе, Бруно. Я по-настоящему это ценю.
Когда он опять заговорил, я почувствовал, что он старается сдержать голос, и увидел, что он понял меня.
– Мне будет не хватать тебя.
Я улыбнулся.
– Праздник не может продолжаться вечно.
Он обнял меня и в истинно южной манере поцеловал в щеку. Потом, ничего больше не сказав, направился в залу, разбудил сына, и они ушли. Вскоре внизу взревел мотор, и сноп света от фар обежал сад. В конце заросшей дорожки они на минуту задержались – Паоло вылезал из машины и сонно возился, отпирая ворота, – и наконец уехали. Я смотрел вслед бегущим по склону холма огням машины, пока их не поглотил мерцающий ковер внизу.
Когда дом вновь погрузился в тишину, я долго стоял на балконе, облокотясь о перила и куря последние на сегодня сигареты. Как приятно было покурить, не думая о здоровье, и это было еще одно из моих маленьких роскошеств. С моря подул холодный ветер, пробиравший до костей. Даже огни внизу выглядели колючими и холодными. Летней дымки больше не было.
Вдруг, когда я стоял там, глядя на ночное небо, на звезды, выступающие над черным очертанием Везувия, я заметил темное пятнышко, скользящее над городскими антеннами. Оно ныряло вниз, потом с новыми силами опять взмывало, летя по направлению к дому. Я не смел поверить своим глазам, но, по мере того как пятнышко росло, мои сомнения исчезли. Он пролетел мимо меня в зал, сделал круг и сел на спинку шезлонга, насмешливо склонив набок голову.
Перси вернулся.
– Перси! Где тебя носило? – закричал я, бегом бросаясь в зал.
Попугай, перебирая лапками, бочком сделал несколько шагов по спинке шезлонга, глядя на меня круглым черным глазом.
– Отвали, – сказал он.
Я был в таком восторге, что даже не мог засмеяться.
– Ты можешь говорить! Сколько недель я учил тебя, и ты не сказал ни слова, а теперь возвращаешься и вот – пожалуйста! Невероятно!
– Отвали.
– Прекрасно, Перси, прекрасно, начало положено! Дальше пойдет само собой!
Перси еще переступил лапками и склонил голову в другую сторону.
– Отвали.
– Ладно, ладно, – сказал я, начиная сомневаться в том, что заиметь говорящего попугая было такой уж хорошей идеей. – Кажется, я тебя понял.
– Отвали.
Затем Перси сделал то, чего никогда прежде не делал. Он подлетел ко мне и сел мне на плечо, точно как должны делать попугаи, и следующие десять минут я скакал по залу, изображая Джона Сильвера, смеясь и одновременно чуть не плача, поскольку ничто не может так растрогать одинокого человека, как проявление преданности. Он вернулся ко мне спустя столько недель, отыскал дорогу домой из Африки, или где там он был, просто чтобы остаться со мной. Я знал, что теперь он никогда меня не покинет.
В то же время я почувствовал, что его появление символично, что это знак приближения конца. Я упал на диван и заплакал без удержу.
– О, Перси, недолго я смогу с тобой играть. Мое время на исходе. Больше нет никакого смысла ждать. Они все забыли меня, и это справедливо, понимаешь. Как я могу жить дальше, Перси, как? Слишком поздно начинать сначала.
Взволнованный моими рыданьями, Перси спрыгнул с плеча мне на колени.
– Я умираю, Перси, умираю точно так же, как отец. Ничего с этим не поделаешь. У меня та же болезнь, что была у него. Он передал ее мне. Я умираю, Перси. Отчаяние – наверняка наследственная болезнь.
Я почувствовал, что Бруно, будь он сейчас здесь, одобрил бы то, что на это сказала птица.
15
В последний раз, когда мы отправились нырять, я едва не задохнулся.
Мы погрузились глубоко, почти на пятьдесят метров, у берегов Капри. Я выдохнул, а потом, когда попытался вдохнуть, обнаружил, что воздух не поступает. Бруно в этот момент отплыл, ища пещеру, которая, как он слышал, была в этом месте, но найти которую ему раньше не удавалось. Мне потребовалось секунд десять, чтобы, отчаянно гребя, доплыть до него, а и в обычных условиях такие усилия заставляли меня задыхаться. Когда я тронул его за плечо, он повернулся ко мне – бескровные губы побелели, глаза странно равнодушные и далекие под маской. Я подал сигнал SOS, проведя рукой по горлу. Рука Бруно подплыла ко мне, предлагая его загубник. Практика в подобных случаях такова: оба ныряльщика возвращаются на поверхность, пользуясь одним аквалангом.
С полным спокойствием человека, находящегося на грани паники, я взял у него загубник и вставил в рот, но я был в таком состоянии, что забыл, что необходимо при этом сделать. Прежде чем вдохнуть воздух, нужно удалить воду из загубника, нажатием кнопки впереди стравив немного воздуха. Не сделав этого, я вдохнул воду.
Бруно, ничего не заметив, взял у меня загубник, чтобы в свою очередь глотнуть пару раз воздуху, пока я задыхался в полной тишине. Во рту появился острый привкус подступившей тошноты. Я, хоть убей, не мог понять, что сделал неправильно. Я знал, что существует какой-то способ избавиться от воды в загубнике, но ничего не соображал, не помнил, и мне стало ясно, что сейчас я умру.
Меня охватил нежданный покой. Когда удушье прекратилось, я откинул голову назад. Поверхность была не видна, не было ничего, кроме голубой мглы и пронизывающего ее рассеянного света. Вскоре мое тело, медленно кренясь, начало погружаться на глубину, и я почувствовал, что меня мягко тянет вниз, в густую синь, что я становлюсь частью нее. Я был в полной эйфории – ни страха, ни единой мысли. Мое тело, вращаясь, продолжало погружаться, и кружилась голова от ощущения, что оно уходит от меня в глубину.
Внезапно меня заставили очнуться. Бруно обхватил меня своей огромной рукой за шею,
