В своей когда-то очень тихой деревне на берегу Нила, среди своих людей, он убивал, убивал и убивал. Пока однажды их враги, причем совершенно ненамеренно, освободили их от этого. Египетские конники захватили его в плен, напав на деревню. В тот момент он носил тело молодой девушки, своей двоюродных сестер. Возможно, что тогда он убил нескольких египтян. Он надеялся, что так оно и было. Его люди не поддерживали контактов с египтянами на протяжении почти двухсот лет, пока Египет был охвачен феодальным хаосом. Зато теперь Египет был далекой и желанной страной, богатой минералами и рабами. Доро надеялся, что ему удалось убить достаточное число захватчиков. Но он никогда не узнает этого. Его память остановилась на моменте появления египтян, и в ней образовался провал, длину которого позднее он определил в пятьдесят лет. Потом он вновь пришел в себя и обнаружил, что был брошен в египетскую тюрьму, обладал телами нескольких пожилых чужеземцев, обнаружил, что был мужчиной, и открыл для себя, что может иметь и делать все что захочет.
У него ушло много лет, чтобы вычислить, хотя бы приблизительно, сколь долго он не управлял своим сознанием. Еще больше времени ушло на то, чтобы точно определить, где именно находилась его родная деревня, и обнаружить, что на том месте уже ничего не осталось. Он так никогда и не нашел никого из своих родственников, никого из своей деревни. Он был абсолютно одинок.
В конце концов он начал осознавать, что некоторые из его убийств давали ему больше удовольствия. Некоторые тела он носил дольше других. Наблюдая за собственными ощущениями, он открыл, что возраст, раса, пол, физическое развитие и, в исключительных случаях, здоровье не были решающими факторами, если оценивать удовольствие, получаемое от жертв. Он мог взять, и он брал любого. Но к пониманию того, что дает ему действительное наслаждение, он пришел, размышляя о колдовстве, или о потенциальной его возможности. Он отыскивал родственников по духу — людей, либо одержимых безумием, либо имевших небольшие отклонения от нормы. Эти люди могли слышать голоса, или их преследовали видения, или же их странность могла проявляться как-то иначе. Сам он не был подвержен воздействию подобных нарушений, во всяком случае с тех самых пор, как завершился его переходный возраст. Но он забирал тех, у кого эти аномалии оставались. Он научился отыскивать их безошибочно, словно бы следуя за запахом еды. Затем он научился собирать их вместе, скрещивать друг с другом, выяснять, насколько они защищены и как следует за ними ухаживать. Они, в свою очередь, научились почитать его. И уже в следующем поколении они стали полностью принадлежать ему. Он еще не понял этого, но сразу принял как должное. Некоторые из них, совсем немногие, могли чувствовать его точно так же, как и он мог чувствовать их. Колдовская сила предупреждала их о его появлении, но, казалось, никогда не могла подтолкнуть их на сознательный побег. Вместо этого они приходили к нему, стараясь завоевать его внимание, любили его как бога, как родителя, как самца, как друга.
Он стал предпочитать их общество компании нормальных людей. Среди них он выбирал себе приятелей, и старался совершать убийства за пределами этого круга. Он затратил очень много времени и труда, прежде чем ему удалось создать людей, подобных Исааку и Аннек — которые были самыми лучшими из его детей. Этих он любил точно так же, как они любили его. Они любили так, как не может любить ни один обычный человек, радовались ему, и почти не боялись его. Всякий раз история повторялась в каждом новом поколении. Самые лучшие дети любили его без всех тех ограничений, которые были свойственны его родителям. Другие, подобно большинству людей из его деревни, смотрели на него сквозь призму собственных суеверий — хотя, впрочем, суеверия в то время были в почете. И он тоже не любил тех, кто служил ему для утоления голода. Он забирал их из своих многочисленных поселений, как созревшие сладкие плоды. При этом он оберегал своих любимцев от всего, с чем он мог справиться — исключая болезни, войны, а также опасные последствия их собственных способностей. Последняя причина иногда приводила к тому, что они сами вынуждали его убивать их. Один из таких людей, опьяневший от собственной силы, начал использовать свои способности, подвергая опасности остальных. Другой проявил неповиновение, а следующий просто сошел с ума. Такое часто случалось.
Эти убийства доставляли ему особое удовольствие. Несомненно, по характеру доставляемых переживаний они были наиболее приятными. Но для Доро эти убийства походили на те, которые он совершил совершенно случайно — со своими родителями. Он никогда не носил эти тела подолгу. Он избегал смотреть в зеркало до тех пор, пока не совершал очередное преображение. В такие моменты он особенно остро ощущал свое абсолютное одиночество, и тосковал по смерти, несущей конец этому мрачному чувству. Кто он такой на самом деле, если может иметь все, кроме собственного тела и смерти?
Люди, подобные Исааку и Нвеке, не знали, в какой безопасности они жили, даже находясь рядом с ним. А люди, подобные Энинву, закоренелые дикари, не представляли себе, в какой безопасности они могли бы жить. Впрочем, для самой Энинву это было уже поздно. Это запоздало на многие годы, несмотря на отношение к ней Исаака. Доро больше не хотел видеть возле себя эту женщину, не хотел видеть ее укоризненного взгляда, ее тихой открытой ненависти, ее долгого и раздражающего присутствия в его жизни. И коль скоро она не представляла уже большой ценности для Исаака, она должна будет умереть.
Исаак, обеспокоенный и испуганный, мерил шагами кухню, не в силах ничем заглушить звуки рыданий Нвеке. Для него было трудно удержаться и не подходить к ней. Он знал, что ничего не мог сделать, не мог оказать никакой помощи. Люди, находящиеся в кризисе переходного возраста, не совсем правильно реагировали на него. Энинву могла и строго придерживать их, и баловать, она могла на время стать их матерью — независимо от того, была она ею на самом деле или нет. И в своей боли они льнули к ней. Если же их пытался приласкать Исаак, они чаще всего отталкивали его. Он никогда этого не понимал. Ведь всегда казалось, что они очень любили его.
И Нвеке его любила. Она выросла, называя его отцом, хотя знала, что он ей вовсе не отец, и никогда не спорила с этим. Она не была и дочерью Доро, но Исаак очень любил ее и частенько говорил ей об этом. Он жалел, что не может быть рядом с ней, чтобы поддержать и смягчить боль. Он тяжело опустился на лавку, не сводя глаз со спальни.
— С ней все будет хорошо, — сказал Доро из-за стола, доедая сладкое печенье, которое Исаак отыскал для него.
— Как ты можешь это знать? — возразил ему Исаак.
— У нее очень хорошая кровь, с ней ничего не случится.
— Моя кровь тоже была хорошей, но я едва не умер.
— Но ведь вот ты, здесь, — весьма убедительно заметил Доро.
Исаак потер ладонью лоб.
— Я не думаю, что я бы так же нервничал, если бы она рожала. Она такая же маленькая, как Энинву.
— Даже меньше, — сказал Доро. Он взглянул на Исаака и улыбнулся, словно какой-то только ему одному известной шутке.
— Она будет твоей следующей Энинву, ведь так? — спросил Исаак.
— Да. — Выражение лица Доро при этом не изменилось. На нем блуждала все та же странная улыбка.
— Сейчас она еще ничего из себя не представляет, — сказал Исаак. — Она красивая и очень непоседливая молодая девушка. Но после сегодняшней ночи она может стать очень сильной. Ты говорил, что она обладает способностями читать чужие мысли.
— Я убежден, что именно так оно и будет.
— Но ведь это убивает. — Исаак бросил долгий взгляд в сторону спальни, представляя себе, как его любимая молодая падчерица превратится в порочное и злобное существо —
