Тринкет

металлических пластинок на мачтах. Отец со знанием дела обсуждал чужие лодки. Филипп Скидмор был прекрасным шкипером и два раза в году брал семью в плавание на арендованной яхте вокруг острова Уайт. Если налетал сильный ветер, и яхта кренилась, он успокаивал маму — мол, пока парус не касается воды, бояться нечего. Пусть дети тоже полюбят море: может быть, Джордж, Брэнда или их дети поплывут когда-нибудь в Австралию? И тогда он наполнится радостью от сознания, что его самая большая мечта осуществилась!

У него не собралось денег на покупку настоящей яхты — вся зарплата уходила на нужды семьи. Единственный парусник, которым он владел, стоял дома на подоконнике. Поэтому, осмотрев чужие яхты на стоянке и подсчитав в уме их стоимость, отец грустно вздыхал и переводил разговор на другую тему.

И тогда в беседу вступала мама. Она тут же вспоминала, что в городке есть ещё и блошиный рынок, и радостно принимала решение — отправиться туда за сверхдешевыми покупками: «Пусть мальчишки поиграют в свои игры, а девочки — в свои», — произносила она, увлекая семью в поход за всякой-разной, по мнению Джорджа, ерундой. Она называла папу мальчишкой, а купленные им во время таких поездок вещи игрушками, хотя папа был лысоватым сорокадвухлетним мужчиной, и покупал он не игрушки, а крючки к новой леске или детали к компьютеру.

Однажды Филипп соблазнился на просьбу сына и дочери и раскошелился на большой китайский телескоп. Он установил его в саду, вся семья долго ждала безоблачной ночи, чтобы изучать жизнь на Марсе и кольца у Сатурна, но телескоп оказался очень слабым, и всё, что им удалось — рассмотреть кратеры на Луне.

Отец говорил, что умный человек умеет сдерживать свои желания. И приводил в пример себя. Вот он, Филипп Скидмор, свои самые высокие, самые поэтические мечты связывал с морем. И что же, разве он наложил на себя руки оттого, что так и не добрался на собственной яхте до Австралии?

В сотый раз повторяя все это сыну, Филипп Скидмор вёл семью в «Лавку Древностей». По дороге они привычно осматривали красивые дома, живописно расположенные на холмах между лесом и морем. Вот где им всем хотелось бы всем вместе жить! Джорджу даже казалось, что именно в таком районе и должны селиться самые особенные, самые умные и самые счастливые люди.

Отец и тут «распускал хвост», по выражению подсмеивающейся над ним мамы. Он с важным видом записывал адреса владений, которые были выставлены на продажу, словно собирался их купить. Но Джордж знал, что денег на особняк никогда не хватит! И результатом этих исследований станут лишь новые разговоры родителей о том, какие они всё-таки бедные по сравнению «с некоторыми другими людьми». Например, тетей Мэри. Правда, и эти выводы неунывающий отец всегда делал со смехом и шуткой.

Джордж никак не мог решить: счастливая ли у него семья. Вроде бы да. Им так хорошо всем вместе присесть на любимую прибрежную скамейку с памятной медной табличкой в честь некоего покойного Гэри Бойли, «доброго отца, мужа и настоящего джентльмена», — воздвигнутую на средства его вдовы. Поболтать, разглядывая море и чаек, потом заглянуть в ресторанчик и купить там жареной рыбы с картофельными чипсами. Но это всё, что они могли себе позволить. И Джордж просто всем телом своим, а не только душой, ощущал их непроходящую бедность. Мама не работала, а отец, хоть и кормил семью, не мог вкалывать за двоих мужчин. Ведь в этом случае он совсем бы не видел свою жену и детей.

Отец даже не делал попыток найти дополнительную работу. И страшно гордился той единственной, что имел. Вот и сейчас он с мальчишеской улыбкой следил за тем, как кружили над берегом привыкшие к угощениям упитанные чайки и, блаженно щурясь, произносил:

— Видите вон там большую баржу? Это повезли на материк машины с нашего завода.

Но Джорджу иногда думалось, что лучше бы отец перетрудился — вместо того, чтобы годами бесплодно мечтать. Смотришь, тогда бы они хотя бы раз в жизни купили себе билеты на огромный пароход, который отвёз бы их в Австралию,

Глава вторая Кража из «Лавки Древностей»

Приятно гулять по Бэттлбриджу — сельскому месту с извилистой широкой рекой, мостиками и деревенскими коттеджами. Но Джорджу не терпелось пройти к деревянному небоскребу с чайной комнатой в башне пятого этажа. Прежде в этом здании был элеватор для хранения зерна. С помощью транспортёра зерно спускали вниз и загружали на баржи, которые приплывали по реке. Теперь здесь находится заветный для мальчишеского сердца магазин «Лавка Древностей».

Джордж ни с чем не спутает её запах — сладкий и тяжёлый одновременно от множества собранных вместе старых, повидавших разных хозяев вещей. У каждого предмета здесь имеется своя история, и все вместе они образуют одну большую — историю Англии.

Немногочисленные покупатели со знанием дела и благоговением ходят тут по комнатам, протискиваясь между старинными сундуками, комодами, зеркалами, картинами. Рассматривают столетней давности табакерки, надписанные дамами прошлого любезные открытки, привезённые их кавалерами из дальних тропических стран затейливые восточные вещицы. В продаже имеются даже древнеримские монеты и зубы динозавра! И трофеи Второй мировой войны.

Непостижимо, что сторожит это богатство один-единственный продавец. Да и у того вид сонный: подперев голову руками, он то ли дремлет с открытыми глазами, то ли слушает радиопостановку. Рядом с продавцом стоит клетка, из нее таращит кроткие бусинки-глазки морская свинка. «Свинка не продается», — написано на прикрученной проволокой бумажке.

Побродив по Лавке, мама выбрала из расставленного вокруг добра старенькую садовую табличку со словами: «Гусеницам и слизнякам вход воспрещен! Сад находится под охраной», а также красивую металлическую банку и несколько старых открыток.

Детей заинтересовала игрушечная лошадка с повозкой и кучером. В спине у нее торчал ключ. Чей-то прадедушка заводил ее, когда был мальчиком, и лошадка двигала передними и задними ногами. «99 фунтов. Уценка, — было написано на картонном ценнике, который висел на шее кучера. — Механизм неисправен». Понятное дело, колесики и зубчики износились за долгие годы. А старший Скидмор задержался в секции музыкальных тринкет-шкатулок викторианской эпохи. Среди них попадались занятные — фарфоровые. Долгий путь прошла эта белая глина — от первого эскиза до обжига в печи, через эмали, лаки, — чтобы стать раскрашенными фигурками играющих детей, собак и котят. Отец склонился над тщательно вылепленным лопоухим фарфоровым человечком, который сидел в кресле с листком бумаги. Ноги человечка не доставали до пола, потому что кресло было ему велико. Но оно и не могло быть другим — как раз в его основании скрывалась шкатулка. Филипп Скидмор осторожно перевернул ее, разглядывая монограмму сделавшего вещь мастера: — Ммм… непонятно, ничего не написано, — он потянул человечка за туловище, и шкатулка открылась. — Хотя забавно… И камень зачем-то в нее положили. Ларчик оказался с музыкой. Внутри что-то