отменяется. И если ваше приглашение все еще в силе, я стану самым счастливым человеком в Европе.
Ну да, конечно, двух таких людей в Европе быть не могло. Я чувствовал адскую скуку. Но не мог выразить ничего, кроме самой бурной радости.
Искренне радостный вид моей Лу не сделал новость приятнее. Она взяла инициативу в свои руки, как будто бойко перебирая пальчиками заиграла сонату.
— Давайте завтракать здесь, — говорила она. — Это будет более intime. Ненавижу питаться публично. Я хочу танцевать между блюдами.
Лу позвонил метрдотелю, пока я угощал Фекклза сигаретой, оплакивая свою непредусмотрительность — следовало бы смешать с табаком заряд динамита.
Лу затеяла страстную дискуссию с мэтром. Она победила по очкам, к финалу шестого раунда. Мы начали через полчаса — с паюсной икры.
Не знаю, почему каждый обязан ей наслаждаться; но бессмысленно вмешиваться в ход цивилизации. Я ее ел; и если обстоятельства будут схожими и завтра; я буду есть ее опять.
Говоря бессмертными словами Браунинга: «Ты солгала, Д`Ормеа, но я не сожалею». Кроме того, это был не простой ланч. Он был важен для будущего.
Ланч решительно удался с самого начала. Мы все находились в лучшей форме. Фекклз болтал свободно и безответственно, с легкостью шампанского. Он рассказывал о себе и о своем поразительном везении в финансовых вопросах; однако он ни разу не остановился ни на одном из предметов достаточно долго, чтобы у собеседника сложилось определенное впечатление или появилась возможность ответить. Он пересыпал свои замечания веселенькими анекдотами, и к концу трапезы просил прощения за чрезмерное увлечение сделкой, заключением которой он был занят в последнее время.
— Я буквально одержим ею, мне даже страшно, — признался он. — Но, эта сделка имеет, или точнее будет иметь большое значение для моих дальнейших перспектив. К несчастью я не такой миллионер, как вы, старина. Мои дела шли очень хорошо, но как-то так вышло, все ушло также легко, как и пришло. Но я все-таки наскреб двадцать тысяч, чтобы выкупить восьмую часть из того нефтяного предложения, про которое я тебе рассказывал.
— Нет, — вставила Лу. — Вы нам об этом не рассказывали.
— А я был уверен, что рассказывал, — ответил Фекклз, смеясь. — Оно не идет у меня из ума, в особенности с тех пор, как я узнал, что ланч откладывается. Мне нужны пять тысяч, видите ли, вот я и думал вытянуть их из тех двух пташек. Трудность в том, что я не могу занять денег просто так, за красивые глаза; а вводить этих пташек в курс дела мне тоже нельзя, иначе они попросту хапнут все сами. Кстати, это мне напоминает одну хорошую штуку, которую я давеча слышал от..., — и он отбарабанил забавную историю, которая ничем не была связана с тем, что говорилось перед этим.
Я и не слушал его историю. Мой мозг работал, спрыснутый, помимо всего прочего, еще и шампанским. Разговор напомнил мне, что я должен не сегодня, так завтра запросить телеграфом очередную тысячу фунтов.
Я подсознательно чувствовал бурное раздражение. Этот тип рассуждал о миллионах с такой легкостью, что я не мог не признать, что по современным стандартам являюсь, в самом деле, очень бедным человеком. Пять или шесть тысяч в год и, возможно, еще пятнадцать сотен от ренты имения Барли-Грандж. И это не считая инфернального подоходного налога и тому подобного — я действительно был немногим лучше нищего, и надо было принять в расчет еще Лу.
Я всегда считал драгоценности вульгарщиной; кольцо с печаткой и булавка для галстука для мужчины, а для женщины — несколько безделушек, очень скромных, в хорошем вкусе — но это было пределом.
Однако, Лу была абсолютно другой. Она могла носить любое количество барахла и с феерической быстротой менять его, не моргнув глазом. Я купил ей вчера днем в Картье пару сережек — три алмаза на нитке, светло-голубая подвеска изящной грушевидной формы... И когда она ела, пила и говорила, они покачивались рядом с уголками ее рта в самой изысканной манере, и вовсе не опошляли ее.
Я понял, что мой долг, как женатого мужчины, купить ей ту нитку жемчуга с большой черной жемчужиной как подвеской. А там было еще кольцо с неограненным изумрудом! Как безумно это могло бы смотреться с ее волосами! И еще, разумеется, когда мы вернемся в Англию, она должна быть представлена ко Двору — не вижу в этом ничего унизительного для нас, Пендрагонов, но кто там приводит свою жену на прием без диадемы.
И, кроме того, вы же знаете каковы портнихи!
Просто не существует предела вещам, которые цивилизованный мужчина должен иметь, когда он женится! И вот он я, открыт для всех намерений и замыслов — очередной кандидат на пособие неимущим.
Я рывком выбрался из своих грез. Мой ум созрел для действия. В голове сложился план, и я решил взять быка за рога.
Лу истерично смеялась над каким-то дурацким анекдотом.
— Послушай, Фекклз, — сказал я. — Надеюсь, что ты расскажешь мне побольше об этом нефтяном бизнесе. Сказать тебе по правде, я не такой уж богатый человек, каким ты, наверное, меня считаешь...
— Мой дорогой друг... — протянул Фекклз.
— На самом деле, можешь быть уверен — все действительно было очень хорошо, когда я оставался холостяком. Неприхотливые вкусы, ну ты понимаешь. Но с этой маленькой леди о вкусах не поспоришь.
— Ну разумеется, — очень серьезно ответил Фекклз. — Да, я отлично это осознаю. Я бы выразил это следующим образом — дела обстоят так, что твой настоящий долг перед собой и перед твоими наследниками состоит в том, чтобы сделаться преуспевающим богачом. Но, как ты знаешь, деньги стали страшно кусаться после войны. Принимая во внимание коллапс иностранных валют, ослабление покупательной способности денег и то, что все золото мира заперто в Вашингтоне, картина складывается довольно неприглядная. Но, впрочем, как ты понимаешь, просто существуют такие ситуации, при которых перед человеком с настоящими мозгами раскрывается масса возможностей. Викторианское процветание сделало всех нас богатыми, но мы не знаем, ни как удержать это богатство, ни что с ним делать дальше.
— Да, — вставил я, — позолоченные грани имбирного пряника, похоже, начали осыпаться.
— Ну да ладно, послушай, Пендрагон, — сказал он, поворачивая свой стул наполовину так, чтобы встретиться со мной лицом к лицу под прямым углом, и делать свои замечания, постукивая по тарелке своей «Короной», — будущее связано с двумя вещами, причем развернуться можно настолько, насколько позволяют большие деньги. Одна из них нефть, другая — хлопок. Сейчас я ничего не знаю о хлопке, но я даю голову на отсечение любому толстосуму, что если он возьмет да и вложит в нефть четыре тысячи пунктов на двенадцать тысяч сверх того, то он может, вопреки всему, не слезать всю оставшуюся жизнь с дивана.
— Да, я понимаю это, — воодушевленно отозвался я. — Конечно, я не знаю азов финансового дела; но то, что ты говоришь, абсолютно исполнено здравого смысла. И у меня есть своеобразное чутье на такие вещи, я надеюсь.
— Почему? То, что ты так говоришь, это очень любопытно, — возразил Феккльз, как будто в великом удивлении. — Я и сам думал примерно также. Мы знали, что у тебя есть смелость и отвага, и это самое существенное в любой игре. И делать деньги — величайшая из существующих игр. Но, помимо прочего, у меня есть предчувствие, что у тебя правильно повернуты мозги для такого бизнеса. Ты столь же проницателен и расчетлив, прямо как доктор прописал, и у тебя кроме того хорошее воображение. Я не имею в виду те дикие причуды фантазии, которые ты находишь в своих прихотях, а говорю о хорошем, здравом, основательном воображении.
Если бы обстановка была обыденной, я сразу должен был обеспокоиться столь прямым и лестным комплиментом от человека, который, судя по всему, прекрасно во всем разбирался, и отождествлял свой собственный мозг со всеми блестящими мозгами по всему миру. Но в моем настоящем настроении я принял это замечание как довольно естественное.
Лу засмеялась мне в ухо.
