судя по всему, были наделены тем, что я должен назвать даром телепатии, или как бы это лучше выразиться. Нам не нужно было объяснять себя друг другу. Наши умы работали вместе, как у тех первоклассных опорных полузащитников, которые привыкли играть в паре.
Часть наслаждения, кроме того, приходила от знания, что мы были исключительно недосягаемы для всего, с чем мы могли столкнуться. Простой факт — мы успевали за одно и то же время гораздо больше обдумать, чем обыкновенные люди.
Мы были похожи на свору борзых, а остальной мир — на великое множество зайцев, только диспропорция в скорости безмерно увеличилась. Это было состязание авиаторов с кучерами.
Мы отправились в постель рано той ночью. Мы уже немного устали от Парижа. Темп его был слишком медленным для нас. Это как сидеть на опере Вагнера. Там есть некоторые блестящие моменты, конечно, но большую часть времени нас терзают длинными и монотонными пассажами, такими, как диалог между Вотаном и Эрде. Мы хотели быть предоставлены сами себе; никто другой, кроме нас, не мог поддерживать нашего темпа.
Разница между сном, бодрствованием и пробуждением снова была ослаблена, нет, почти упразднена. Период сна был просто как краткая мимолетная рассеянность, и даже наши сны продолжали эскалацию нашей любви.
Необходимость каждого инцидента была ничтожной. В обыденности поступки человека до определенной степени заторможены. Как гласит пословица, человек семь раз отмеряет, прежде чем отрезать. Мы больше не меряли семь раз. Желание трансформировалось в действие, не подвергаясь анализу. Утомление тоже было полностью отменено.
Мы проснулись на следующее утро с восходом солнца. Мы стояли на балконе в халатах и наблюдали его восход. Мы чувствовали себя с ним единым целым, свежие и столь же жаркие, пылающие, горячие, как и оно. Неисчерпаемая, неистощимая энергия!
Мы танцевали и пели во время завтрака. Мы болтали, как обычно — оба говорили одновременно, как будто на пределе наших голосов, составляя планы на день, и у каждого струился в мозгах водопад экстатического наслаждения и неугасимого смеха.
Мы только-только решили провести утро, совершая покупки в магазинах, когда в нашу комнату внесли карточку.
Я был на мгновение изумлен, когда прочитал, что наш посетитель был конфиденциальным клерком мистера Вольфа.
— Ох, нет нам покоя, — проговорил я, а затем припомнил мою телеграмму за день до того.
Меня охватила внезапная острая тревога. Может что-то не в порядке? Но кокаин заверил меня, что все в порядке.
— Полагаю, мне надо увидеться с этим приятелем, — сказал я, и попросил коридорного пропустить его наверх.
— Не позволяй ему надолго тебя задерживать, — заметила Лу, с раздражением надув губки, и побежала в ванную после скорого объятия, такого жаркого, что оно привело в беспорядок мой новый галстук от Чарвета.
Человек вошел. Мне быстро наскучила важность его манер, и я стал даже испытывать отвращение к его торжественной почтительности. Конечно, некоторые люди любят, когда с ними обходятся как в своем роде с беспомощным игрушечным императором, но подобные вещи не стыкуются с Парижем. И еще меньше они стыкуются с кокаином.
Меня так раздражало, что этот парень явно чувствовал себя принужденно, и также то, что он был так очевидно горд собой, тем, что его послали в Париж обсуждать важное дело с настоящим рыцарем во плоти.
Если есть та вещь, которой учат больше всего полеты, так это ненависть к снобизму. Даже Гартер становится незаметным и незначительным, когда ты летаешь над облаками.
Я не мог даже заговорить с этим человеком, пока он не станет более человечным. Я заставил его сесть, выпить и выкурить сигару, перед тем как я позволю ему говорить о бизнесе.
Естественно, все было абсолютно в порядке. Вся проблема заключалась вот в чем — шесть тысяч фунтов нельзя было получить немедленно, и так как они были срочно мне нужны, необходимо подписать некие бумаги, которые мистер Вольф немедленно составил, подписать расписку в получении моей телеграммы, и было бы лучше сделать это в консульстве.
— Разумеется, нет проблем, вызовите такси, — сказал я. — Я спущусь через минуту.
Он спустился вниз по лестнице. Я вбежал к Лу и сказал ей, что мне надо сходить к консулу по делу: я вернусь через час, и мы можем отправиться за покупками.
Мы приняли большую понюшку снежка и поцеловались на прощание так, как будто я отправлялся в трехлетнюю экспедицию на Южный Полюс. Затем я схватил свою шляпу, перчатки и трость и встретился с моим человеком у выхода.
Выпивка и воздух Парижа придали ему ощущение собственного достоинства. Вместо того, чтобы скромно и униженно ждать меня возле машины, он уже сидел в ней; и хотя его приветствие было еще торжественно уважительным, в нем теперь было намного больше от посла, чем от клерка. Он сдержал природный порыв и не приподнял шляпу.
Я сам чувствовал любопытное наслаждение своей собственной важностью. В то же время, я чудовищно торопился и отчаянно спешил вернуться к Лу. Мой мозг подгоняла мысль о ней. Я расписался там, где они мне сказали, и консул обстучал всю бумагу вдоль и поперек марками, и мы поехали обратно в отель, где клерк извлек застегнутый кожаный бумажник из мистически загадочного заднего кармана и отсчитал мне мои шесть тысяч в сто-фунтовых банкнотах.
Само собой, я должен был пригласить этого парня на ланч, но это было лишь соблюдением приличий. Я был несказанно рад, когда он, извинившись, отклонил мое предложение. Он должен был успеть на двухчасовой поезд назад в Лондон.
— О Господи Боже, как долго тебя не было, — сказала Лу, и я мог видеть, что она заполнила время моего отсутствия самым замечательным образом. Это было очевидно с головы до пят. Она танцевала вокруг меня, как безумная, с небольшими судорожными движениями, на которые я не мог не смотреть с подчеркнутой нервной раздражительностью. Тем не менее, она была лучезарной, ослепительной, светящейся, и взрывалась от возбуждения.
Да, ну вы понимаете. Я не люблю оставаться на бобах. Мне надо было включиться в атмосферу. Я швырнул в себя, наверное, целую лопату снежка. Определенно, я заслуживаю того, чтобы Совет Графства платил мне шиллинг в час.
Впрочем, у нас определенно не было никакого времени заниматься теми вопросами, которые обсуждают в Парламенте. Предо мной стояла Лу, почти вся в слезах, потому что ей нечего было надеть, практически никаких украшений — вся идея рыцарства заключается в том, что когда ты видишь неправильное, твой долг — исправить это.
К счастью, в настоящий момент у нас не было никаких трудностей. Все, что нам надо было сделать, это поехать вниз к Рю де ла Пье. Я определенно почти лишился чувств, когда увидел все эти жемчужины у нее на шее. И этот неограненный изумруд! Господи, как он шел к ее волосам!
Эти торговцы в Париже — несомненно художники. Продавец узрел в одно мгновение, в чем ошибка. Не было ничего, чтобы как следует гармонировало с ее голубым платьем, и он показал нам сапфир и алмазный браслет, и большое кольцо маркиза в платиновой оправе,. Уже совсем другое дело! Но продавец по-прежнему держался крайне смущенно. Он был озадачен; вот что это было.
И тут его лицо прояснилось. У него появилась блестящая мысль. Ты всегда можешь доверять этим малым, когда сталкиваешься с действительно хорошим человеком. Чего не хватало, так это чего-то красного!
Я скажу вам о рте Лу; длинные, неровные, змеиные, алые полоски всегда извивались и двигались, как если бы жили отдельной самостоятельной жизнью, и будто их хозяйка беспрестанно подвергалась какой-то восхитительной и прелестной пытке!
Продавец немедленно увидел, что там необходимо. Рот должен был символически
