Я кивнул, стараясь все это запомнить.
– Штука как раз для тебя. Ты «правило номер один» знаешь? Насчет оружия венерианского солдата?
Я поежился. Естественно, знаю. Но от ее вмиг ставшего ледяным взгляда и прорезавшихся холодных ноток в голосе стало не по себе.
– «Оружие – часть тебя. Боец, оставивший свое оружие, недостоин носить гордое звание солдата Венеры!» – как по писанному отрапортовал я, вытягиваясь в струнку.
– А знаешь, что оно означает на практике?
Разумеется. Это знает на Венере каждый, с пеленок. Это тоже часть военно-патриотической программы.
– Если ты бросишь или выронишь оружие, Шимановский – понизила она голос почти до шепота. – Твои тесты на этом закончатся. За воротами. И это не мое правило, это правило Венерианского королевства. Вопросы по этой части?
Вопросов не было.
Оружие для бойца – продолжение его руки, часть его самого. Как сердце, печень или почки. Боец, потерявший оружие, равносилен бойцу, потерявшему жизненно важный орган. За такой проступок мгновенно выгоняют из армии, а в военное время даже расстреливают. Наша армия – наша гордость, защита и опора. Порядки в ней строже, чем в любой другой в мире, но это потому, что мы в кольце врагов. Нам НАДО выжить, несмотря ни на что. И такие суровые драконовские порядки – лишь составляющая выживания.
Боец всегда при оружии, в столовой, в спальне, в туалете. Без него он – никто. За пределами «имперского» сектора даже в увольнительные солдаты расквартированных там частей ходят вместе с ним. И тем более за пределами планеты. Для нашего государства и общества это норма, и я только что стал частью этой нормы.
Отныне я – солдат. Боец. Настоящий. Именно это означают ее слова. И требования ко мне теперь такие же – настоящие, взрослые.
Я вытянулся в струнку и откозырнул, благо, на мне был надет шлем.
– Так точно! Слушаюсь, сеньора инструктор!
Той моя реакция понравилась.
– Пошли, соискатель Шимановский. Будем делать из тебя человека!
Мною как и в прошлый раз, занимались трое. «Первая», еще одна, до сей поры незнакомая тетка с суровым лицом и рваным шрамом на щеке, «Вторая», и Катарина. Сеньора майор, уже переодевшаяся в форму, в основном стояла в стороне с планшеткой, в которую время от времени что-то записывала. Остальные постоянно со мной общались, давали задания и объясняли непонятные моменты.
Для начала я повторил свои упражнения на дорожках, теперь в скафандре и с иглометом за плечом. Ну, скажу я, это что-то! Совсем не то, что бежать налегке!
Мешало всё. В доспехах я не чувствовал земли, не чувствовал опоры, постоянно норовил потерять равновесие и завалиться в сторону, позорно растянувшись на земле. Несколько раз даже растягивался, чуть не умерев со стыда. Инструкторская группа делала вид, что не замечает этого, но про себя тетки мило улыбались.
– Ничего, поначалу всем сложно с доспехами, – подбодрила чуть позже Катарина, когда увозила домой. – Вначале все падают. К доспехам надо приноровиться, подстроиться. И это не так сложно, поверь. Зато потом ты сможешь спать в них, и если они не надеты, будешь чувствовать себя голым.
Я на эти слова пыхтел и отмалчивался. Она права, через это надо пройти и привыкнуть. Но есть ли у меня на это время?
Время, как оказалось, было. Точнее, инструкторская группа сделала всё, чтобы оно появилось, не щадя меня.
Кроме потерянного чувства равновесия, доспехи мешали при движении, сопротивлялись, приходилось постоянно прилагать усилия, чтобы банально сдвинуться с места. Вроде небольшие усилия, но зато постоянные. Одна из инструкторов на мое замечание об этом ответила:
– А представляешь, на что твое тело будет способно, если после такого тренинга включить гидравлику?
То, что тело адаптируется к доспеху, я понял, когда к вечеру, обессиленный, еле-еле смог стащить его. Я настолько привык напрягаться, переставляя с места ноги и двигая руками, что чуть не упал, делая первый же шаг налегке. Чем вызвал волну смеха.
– Привыкнешь! – ласково похлопала меня по плечу «Первая», помогавшая теперь уже снимать доспехи.
Я кивнул. Сил, чтобы отвечать, не осталось.
Если первый раз я занимался после школы, то есть не так уж много, всего несколько часов, и вымотался настолько, что чуть не проспал на занятия, то теперь, после целого дня тренировок, еле-еле передвигался. Тело болело полностью всё, от головы до ног: от постоянной раскачки лишенных гидравлического привода сочленений и суставов, от постоянной гонки и ускорения в непривычном скафандре, да еще с неизменным оружием за плечом, мешающим нормально двигаться. Это был ад.
Катарина, когда-то успевшая переодеться, повела меня в гараж, посадила в машину, села рядом и протянула бутылку с каким-то темным шипучим напитком. Я глотнул. Освежающе!
– Что это?
– Хорошая штука, – улыбнулась она, заводя двигатель. – Придает бодрости. На время. До дома тебе хватит, поесть, помыться и спать. Завтра не проспи.
В ее голосе я смог рассмотреть заботу и сочувствие. Впрочем, не пересекающие некую грань показного безразличия.
– Постараюсь, – буркнул я, чувствуя, как боль переливается из сустава в сустав, из мышцы в мышцу.
– Ты как, держишься?
Я кивнул.
– Я думал, ты отменила мне занятия в школе, чтобы я не пересекался с Кампосом. Или дуболомами его папочки, который обязательно захочет выяснить подробности. А ты оказывается вон для чего…
Она усмехнулась.
– Да, действительно, в школе тебе лучше не появляться. Какое-то время. – Она помолчала. – Сегодня мой мнимый шеф с подачи главы корпуса должен был с ним связаться. С Кампосом. И объяснить, что его сын не прав. Но ты сам понял, причина не только в этом.
Я тяжело вздохнул и откинулся назад, проваливаясь в полудрему. Да, не только в этом. Но и в этом тоже.
Что ж, ей виднее. У нее есть в таких вещах то, до чего мне расти и расти. Опыт.
Я не знал, как вести себя с матерью. Мне было тяжело видеть, как она на меня смотрит. С укоризной. Мать прекрасно понимала, что со мною что-то не так, но в подробностях разобраться не могла. Действительно, что можно подумать на ее месте, если сын, имевший на неделе столько проблем в школе, вдруг пропадает неизвестно где вечерами, заявляется побитый и немощный, сил еле-еле хватает дотянуть до постели, и при этом не говорит ни слова? И сейчас, запихивая в себя ужин, я вдруг осознал, что если не расскажу сегодня, случится что-то нехорошее.
– Это все она, да? – не выдержала долгого молчания мать. Я отрицательно покачал головой.
– Она тут ни при чем. То есть, частично она «при чем», но косвенно.
– Это все после свидания с нею, – продолжила давить мама. В ее голосе были слышны боль и отчаяние. – Ты другой, Хуанито. После того свидания стал совсем другим. Я не узнаю тебя. Что происходит,
