которым они так и не нашли ключа? Но ничего не получалось.
Когда она пришла в себя, Лана сняла с правой руки латную перчатку, разгерметизировала рукав и стащила с запястья электронный браслет.
– На, держи. Ты свободна.
Какое-то время Бэль недоверчиво смотрела на контур управления своим ошейником, затем быстро сгробастала его, нацепила на свою руку и намертво защелкнула. Лана поняла, что бой проигран, пора уходить. Она не смогла. Оставалось лишь последнее слово, последний выстрел, но вряд ли он возымеет успех. Стрельба в пустоту – это стрельба в пустоту.
– Ты понимаешь, что сама подвела к тому, что люди тебе не верят? – спросила она, стараясь говорить спокойно.
Девчонка кивнула.
– Ты останешься одна, Бэль. Одна-одинешенька, на всем свете. Даже брат с сестрой не понимают тебя, тебе это ни о чем не говорит?
Молчание.
– Завтра нас сменят. Может не завтра, но по прилету домой – точно. И наши дороги больше не пересекутся. Да, нас сошлют куда-нибудь на край света, но в тридцать пять лет в любом случае все закончится. Хорошей пенсией и перспективами. Ты понимаешь, о чем я? – Вновь кивок. – А тебе придется жить дальше. В окружении людей, которые тебя не любят и презирают. Потому, что любящих, включая своего Хуанито, ты разгонишь дурным характером.
Прощай, Бэль! – Лана встала, закинула винтовку за плечо и медленно пошла вон из комнаты. Оклика, как она надеялась, не последовало.
'Ну что ж, так даже лучше'.
В гостиной ее встретили четыре обалдевшие лица напарниц. Она отключила шестой канал и виновато пожала плечами.
– Я попробовала, девочки. Вы видели.
И под гробовое молчание вышла наружу.
– А об этом нам поведает сеньор Шимановский!
Это были первые слова, которые я услышал на этой паре. Все остальное, от начала ее и до конца, промчалось мимо. Но если быть честным, то это вообще первая осознанная мною фраза за четыре дня, как я вернулся в школу.
– Да, сеньор? – я поднял голову, пытаясь сходу вникнуть в процесс и понять, что от меня требуется. Это был новый преподаватель, я даже не знал его имени, но своей уверенной рожей и холодным блеском глаз он мне не нравился.
– Я говорю, – ехидно улыбался мне мужчина лет сорока – сорока пяти с высоким лбом, острым отталкивающим подбородком и слегка узкими глазами энного поколения полукровки, – что этот вопрос нам осветит сеньор Шимановский. Так, кажется, вас зовут? – сверился он с голограммой журнала. Я кивнул. – На правах человека, знающего всё, а потому позволяющего себе не слушать то, о чем говорят на лекции.
Вот скотина! Прежнему преподу было наплевать, слушают его, или нет. Но с другой стороны, действительно: пришел на занятие – учись, нет – дома сиди. Кто мешает мне приходить в себя, сидя дома? Никто!
По ходу дела, корпус оформил мне нечто вроде свободного посещения на период тестирования: меня не было две недели, но никаких справок и документов за этот период из учебной части не потребовали. Даже если вспомнить мою роль в скандале вокруг ухода старого директора и предположить, что новый боится меня трогать, это ничего не объясняет. Они могли не отчислить, но потребовать отчетность обязаны. То есть оная уже существует, да такая, что лучше, действительно, меня не трогать.
Иными словами, у меня есть индульгенция на посещение школы, и она мне в данный момент жизненно необходима. Пока не почувствую, что я в норме. Вот только не стоит злить преподов, тем более новых – мне им еще экзамены сдавать. И там корпус однозначно не поможет.
Меня не трогала не только администрация: все вообще в школе держались подальше. Толстый и его прихвостни обходили стороной, будто меня не существует, а 'свои' ребята не доставали, видя, что я хожу загруженный. Хуана Карлоса, правда, пришлось мягко, но настойчиво послать, он вроде даже обиделся, но то не страшно. А для остальных я и в лучшие времена был представителем Сириуса или Альфы Центавра.
Проблемы возникли только с Эммой, отчего-то решившей, что раз я вернулся, она может на что-то рассчитывать. Но быстро разрешились, стоило мне люто на нее зыркнуть. Что она в моем взгляде такого узрела – не знаю, но шарахнулась, как ошпаренная.
То, что я изменился, я понял и без Эммы. Более злым стал, что ли, резким. Это где-то внутри меня, пружина, которая деформировалась слишком сильно, чтобы вернуться в исходное положение. За две недели ангелочки сделали то, что невозможно сотворить с человеком и за год – я стал старше. Не в плане возраста, а глобально. Старше и злее, а еще сильнее. Я чувствовал свои силы, чувствовал, что перестал быть маленьким бесправным мальчиком по имени Ваня, которого все бьют. Теперь я личность, которая пойдет до конца, и, решая свою проблему, не остановится ни перед чем. Я стал зверем, хищником, тигром; окружающие подсознательно чувствовали его во мне, потому вокруг и образовался вакуум. Но меня это устраивало.
Я – мод-берсерк с неизвестными, но жесткими характеристиками. Вполне вероятно, что кто-то из моих предков по таинственной мужской линии был искусственно выращен в генетической лаборатории, по заказу специальных служб планеты, как боец суперкласса для особых заданий. Отсюда мне досталась такая живучесть и приспособляемость к нагрузкам. Корпус лукавит, они должны были копать в этом направлении. Другое дело, что мне о результатах расследования сообщать не намерены. И это их право, как самостоятельной специальной службы.
А еще, меня никогда не оставят в покое, до конца жизни. За мной будут наблюдать, приглядывать, чтобы ничего не учудил и не стал оружием в ненужных руках. Это прискорбно, но ничего не поделаешь – я засветился.
В самой школе происходили какие-то нервные движения: титуляры борзели, блатные теряли уверенность в себе, то и дело случались стычки и разборки. Но я понимал – все это ерунда. Титуляры в любом случае останутся титулярами, нищими плебеями, учащимися в долг за государственный счет, которых школа может легко вышвырнуть за плохое поведение или неуспеваемость, а за блатными всегда будут стоять деньги и авторитет родителей. Большой размах это движение не получит, так, мелкие позиционные бои, поставка на место слишком зарвавшихся с обеих сторон. Мне эта война уже не интересна; Селеста и ребята развлекаются – флаг им в руки. Я… Ну, как бы перешел на следующий уровень, более высокий, с другими задачами. Я вне игры, и это все тоже понимали.
Сеньору Кампосу-старшему я позвонил позавчера. В принципе, особо долго не думал, решение напрашивалось само, тормозил только из-за осознания важности момента. Но когда вечером как на духу рассказал все главному моему и самому мудрому советчику, она рассмеялась, и смеялась долго.
– Сынок, я не понимаю, что тут можно думать? По-моему, все и так понятно.
– Но такие предложения не делаются…
– Именно, не делаются! И не принимаются. Потому что не делаются. А если делаются, то потому… Додумай сам, почему!
Я додумал. Еще днем, в кабинете у хефе. Но неуверенность оставалась.
– А если это не подстава, и он вправду решил?..
Мама лишь разочарованно покачала головой и ушла на кухню.
Да, знаю, дурак. Но 'этот сукин сын хефе' дон Кампос – чертовски харизматичный сукин сын! Может запудрить голову так, что долго-долго не отойдешь, хотя фальшь в его словах на самом верху, нисколечки не спрятана, даже для вида.
