Она медленно поднялась. Букет роз служил ей своеобразным щитом, которым она отгораживалась от Клауса.
— Мне нужно поставить цветы в воду, — сказала она.
Она на минуту вышла и вернулась с колбой от термоса, куда и были поставлены розы.
— К сожалению, не нашлось ничего более подходящего. Мне не хотелось одалживаться у фрау Хеердеген, ведь это мои цветы.
— Я должен был подумать об этом.
— И не подносить цветов?
— Да нет. Запастись посудой для них.
Оба рассмеялись и смеялись до тех пор, пока не постучалась фрау Хеердеген с кофейником — видимо, Ингрид попросила ее похозяйничать. Вместе с кофе на столе появился клубничный торт из соседней кондитерской.
— Ну, ты сегодня что-нибудь решила? — спросил Клаус с полным ртом.
— Наверное, ничего не решила.
— Что так?
— Честно говоря, я много думала.
— О чем?
— О вчерашнем вечере.
— И каков результат?
— Ты слишком любопытен, — парировала она.
Клаус сделал приглашающий жест:
— Используем каникулы, пока они не кончились, — сказал он. — Я думаю, они продлятся недолго. Сегодня я одержал победу.
— Победу? Какую победу?
— А почему ты удивляешься? Я чудовищно энергичный человек. К этому надо привыкнуть. Я разговаривал с Кротхофом. У него возник гениальный план, — рассказывал Клаус. — Мы соберем ораву репортеров и завтра или послезавтра дадим гала-представление. Я буду ловить их на крючок, рассказывая о доблестном конце Леонгарда.
Он рассмеялся, ожидая ответной реакции Ингрид, но ее не последовало.
— Тебе что-нибудь неясно? — спросил он.
Ингрид задумчиво покачала головой.
— Самое смешное в этом деле то, что мы наведем глянец на всю эту историю, и тогда смерть Леонгарда получит трагическое и героическое обоснование. Я обдумаю детали и расскажу тебе все, когда дело будет сделано. Леонгард с его служением долгу, справедливости и правосудию предстанет еще раз в ореоле героя. Другими словами, его смерть была смертью героя и мученика. Что ты на это скажешь?
Клаус внутренне торжествовал. Он отпил глоток кофе.
— Ты молчишь, — заметил он, — и, наверное, не без причины… Так вот, репортеров мое сообщение поразит как громом, а я прославлюсь как брат мученика, принявшего смерть за идею. Недурно, правда?
Все это он выпалил одним духом, не затрудняя себя поисками наиболее точных слов.
— Ингрид, милая! Ты так и не поняла, что это для меня значит.
Ингрид сидела бледная, пряча глаза. Перед ней на тарелке лежал порядочный кусок торта, но что-то словно мешало ей его съесть. Она застыла с десертной вилкой в руке. Может, Ингрид и в самом деле его не понимала?
— Нет, — сказала она устало. — Нет.
Клаус удивился: его слова не получили одобрения. Он ожидал восторга, воодушевления, горящих от восхищения глаз. Ничего этого не было.
Но должна же Ингрид что-то сказать. Но она молчала и, не мигая, смотрела на дырку в стене — на то место, где раньше висела картина, которая потом упала.
— Ну, скажи хоть что-нибудь.
Она покачала головой.
— Ты себя неважно чувствуешь?
Она снова покачала головой.
— Может быть, выйдем на свежий воздух? Прокатимся на машине? Я думаю…
Она опять покачала головой.
— Черт возьми? Ты что — онемела?
— Тебе лучше уйти, не дожидаясь, чтобы я что-нибудь сказала, — сухо проговорила Ингрид.
— Что? — Нет, он, наверное, ослышался. — Кто-то из нас сошел с ума.
— Да.
— Может быть, ты мне, наконец, объяснишь, что тебе так не нравится?
— Ну, если ты настаиваешь, — пожалуйста. Все это невероятно, болезненно искажено. Так не пойдет. Произошло убийство. Убит твой брат. И мы… — голос ее дрожал.
— Ингрид! Что случилось? — Клаус поднялся из-за стола.
— Оставь меня в покое.
— Но это безумие!
— Нет. Или да. Ты и твой Кротхоф с его гениальным планом… Вам обоим смерть твоего брата понадобилась для того…
— Но, Ингрид! Я прошу тебя — образумься! Все будет так, как есть на самом деле!
Он прикусил язык и покраснел, потому что в этот момент он сам чуть было не поверил в то, что говорил.
— И если хочешь знать, — сказала Ингрид, — мне это не подходит. Тебе это тоже не подходит. И не стыдно тебе из всего этого делать модный балаган, чтобы стать любимцем публики! Фу, гадость!
Он этого не ожидал? Да, у него уже было подобное ощущение. Она почти слово в слово повторяет то, что ему уже высказал Берт. Стоило ли так унижаться?
— Ах вот оно что, — сказал он. — Соображения морали, сантименты. Но это же совсем другое дело!
— Почему?
Он замолчал. Конечно, это — не другое дело. Только наполовину другое. Они его загнали в угол — сначала Берт, затем Ингрид. А может быть, это все так — мышиная возня?
— Я должен получить свое большое шоу, — сказал он упрямо.
Ингрид засмеялась недобрым смехом.
— Я добьюсь колоссального успеха.
Ингрид снова рассмеялась.
— Перестань смеяться, — сказал он. — Ничего смешного в этом нет! Что, собственно, случилось? С тобой невозможно спокойно разговаривать.
— Я думаю, продолжать этот разговор бессмысленно. Мы говорим на разных языках. И уже не замечаем этого…
— Ну, а что ты мне можешь предложить? Что я должен делать?
— Я тебе уже сказала. Лучше всего — уйти.
Клаус ничего не мог возразить. Он чувствовал себя плохо. Очень плохо. У него не укладывалось в голове, что пора ретироваться. А может быть, кончить этот спектакль и открыть ей всю правду? Он вдруг ощутил необъяснимую ярость. Но против кого?
Ничего себе день триумфа!
