костюм?
Клаус пожал плечами, снова сел и спросил, продолжая жевать:
— Куда ты едешь? Как ты меня нашла?
— Может быть, ты сначала прожуешь?
— Извини. — Он ухмыльнулся. — Я знаю, ты едешь сейчас в Зальцбург.
— Я приехала к тебе. Я представляла нашу встречу несколько иначе.
Клаус наморщил лоб.
— Да? Твое счастье: я уж было совсем собрался в Мюнхен. Мы могли разминуться.
Ева все больше нервничала. Бросив на Клауса тревожный взгляд, она достала из сумочки сигареты и закурила. Клаус не обратил на это внимания. Он отправлял в рот последний кусок сосиски. Выглядел расстроенным, но уже не в такой степени, как вчера. Не таким подавленным и не таким послушным. Он казался более решительным, более упрямым.
— Что тебе нужно в городе? — спросила Ева.
— Поговорить с твоим отцом. Закончить наконец это дело, понимаешь?
Ева покачала головой:
— В этом нет больше необходимости. Папа все знает. Я ему все рассказала.
Клаус пристально посмотрел на нее:
— Что он знает?
— Что Хаузер был у меня, и все, что я ему сообщила.
Клаус вытер руки бумажной салфеткой, закурил и выпустил клуб дыма.
— Он знает далеко не все, дитя мое, — сказал он.
— Не разговаривай со мной таким тоном! Прибереги назидания для этой твоей Ингрид.
Она облизнула сухие губы, когда увидела, что лицо Клауса потемнело, а рот скривился в скорбной улыбке.
— Клаус! Она же выдала тебя полиции!
— Она сказала правду. Ты солгала, а Ингрид сказала правду. Большая разница!
Ева быстрым движением отбросила сигарету и, сузив глаза, уставилась в одну точку. На лбу резко обозначились морщины. Клаус никогда не видел ее такой.
— Правду, правду, — сказала Ева с раздражением. — Я лгала ради тебя. Тогда мог бы сам сюда приехать и все рассказать.
— Именно так я и сделал, — кивнул Клаус.
— Ты… ты… — Ева схватилась за край стола… — Ты сам…
— Да. Я сознался и несмотря на это остался на свободе.
Он взглянул на сигарету, зажатую между пальцами, на дымок, идущий от нее, и снова обратился к Еве:
— Это было самоубийство. Я тебе не обо всем мог рассказать. Теперь все в порядке, Ева, все это безумие кончилось, и можно вздохнуть с облечением.
— И все напрасно? — спросила она тихо. — И то, что я… Теперь это все ничего не значит?
Клаус положил свою руку на ее. Эта крепкая рука, этот настороженный, жесткий взгляд — Боже мой, того и гляди Ева закатит тебе пощечину, парень.
— Скажи по совести, Ева: ты делала это ради меня? А может быть, ради себя? Ведь ты не любишь менять свои планы.
О, она готова выцарапать ему глаза, ему и его противной Ингрид, этой вертлявой студентке! Она попыталась отнять руку, но почувствовала его крепкое пожатие.
— Правда, Ева. Мы не можем быть вместе.
— Послушай, — сказала она. — Мне хочется тебя убить.
— Лучше не надо. Комиссар Хаузер сразу поймет, чьих это рук дело.
— Отпусти меня.
Он отпустил ее руку. Ева осталась сидеть за столиком.
— Я сейчас поеду в Мюнхен к твоему отцу.
— А… — Ева насторожилась.
— Я наконец должен открыть перед ним все карты. Мне нечего больше скрывать. Все в порядке.
— Что ты недосказал…
— У твоего отца спадет камень с сердца.
— Ты думаешь…
Клаус удивился.
Что это с Евой? Она вся пылает: щеки покрыл какой-то болезненный румянец, глаза лихорадочно блестели.
— Что с тобой?
— Ты думаешь получить свое грандиозное шоу. Ты надеешься. Ведь это так просто, правда? Ты появишься, и все двери раскроются перед тобой.
— Что ты говоришь, Ева? Решение принято, и отступление невозможно!
— Так… — Она сделала многозначительную паузу. — Мое… мое решение.
— Чепуха! — Клаус начинал злиться.
— Чепуха? Полагаешь, тебе сопутствует удача только потому, что ты Клаус Майнинген? Если бы не я, если бы не папа, которого я с самого начала все время теребила, и особенно последние несколько дней, думаешь, тебе что-нибудь обломилось бы?
В этот момент подошла официантка и спросила, не желает ли чего-нибудь дама.
— Полной ясности, — прошипела Ева, — доверительного разговора, хотя бы непринужденной болтовни.
— Ты слишком возбуждена, Ева. Видимо, что-то с нервами.
Официантка принесла пива. Клаус расплатился. Ева взяла себя в руки:
— Ты сейчас поедешь со мной в Зальцбург, Клаус. Завтра мы вернемся, пойдем к папе и скажем, что обручились.
Клаус некоторое время молчал.
— Ева, — начал он. — Пойми, пожалуйста. Мы год как знакомы. Это было прекрасное время. Но сумели мы за это время хоть раз серьезно обо всем подумать?
Было заметно, что Клаусу неприятно об этом говорить.
— Значит… значит, это конец? — спросила Ева.
Он не отвел глаза.
— Да, — сказал он. — Да.
Отставка. Здесь, в этом заштатном ресторане. Если бы она не была в Моосрайне, не переступила порог этого дома — кто знает… Вместо ожидаемого благополучия — две машины, разъезжающиеся в разные стороны.
Она встала и направилась к выходу. Клаус следовал за ней. Пиво осталось нетронутым на столике.
— Прощай, Ева, — сказал он. — Извини меня.
— Клаус, еще есть шанс, если ты…
— Прощай, — сказал он еще раз, подошел к машине, сел в нее и быстро уехал.
«Я его ненавижу», — подумала Ева, глядя Клаусу вслед. «Сонатный вечер, — вдруг вспомнила Ева. — Зальцбург. Я должна спешить, будет потрясающий успех. Я буду иметь потрясающий успех».
