Клаус пристально посмотрел на комиссара:
— Да, вы правы. Какое-то облегчение я испытываю, хоть и сел в галошу. Смешно, но в глубине души я рад, что, наконец, сбросил этот груз.
С улицы донесся противный звук автомобильный сирены.
— Это государственный советник юстиции доктор Шаллих. Он очень спешит: ему нужно скорее возвратиться в Мюнхен. Со мной вместе. У нас там будет небольшое совещание. Ничего существенного. Чистая формальность.
— Что это значит?
— Это значит, что дело Майнингена закрыто.
— А что будет со мной?
Хаузер поморщился.
— Я что — должен вас арестовать? — иронизировал он. — Вы, конечно, этого заслуживаете. Но мы с советником юстиции решили отпустить вас на все четыре стороны.
Клаус недоумевал:
— Герр комиссар… — начал он.
— Лучше заткнитесь. Или скажите, зачем вы затеяли весь этот балаган. Чтобы помучить нас, полицейских, да?
Клаус покачал головой и вытянул новую сигарету из пачки. Он предложил сигарету и Хаузеру.
— Не надо, — сказал тот с обезоруживающей улыбкой. — Я трезвенник, вегетарианец, сторонник сыроедения.
— Верно. Я и забыл, что вы питаетесь одной редиской. — Клаус усмехнулся. Затем он снова начал ходить взад и вперед по комнате:
— Вы не можете себе представить, как мне было не по себе, когда я сюда пришел… Перед домом стоял серо-зеленый «форд-таунус». Я сразу понял: у брата кто-то есть. Но никто мне не открыл, когда я позвонил. Я влез в дом через открытое окно в кухне. Прошел в комнату, и — Боже мой, Хаузер! Я много повидал на своем веку, я готов был ко всему… Но — Леонгард! И этот мертвый незнакомец. Оба мертвые. И потом это признание, это последнее письмо Леонгарда. Это было хуже всего. Мой брат — военный преступник! Человек, которого большинство в нашей стране считают совестью нации, — всего только один из тех, кто несет на себе груз проклятого прошлого. Как бы вы поступили на моем месте?
Хаузер согласно кивал, но, казалось, все еще чем-то был недоволен:
— И это было единственной причиной всей затеянной вами суматохи?
— Конечно, нет. Это только видимая причина. На самом деле за всем этим кроется обыкновенный эгоизм. Мне хотелось во что бы то ни стало избежать скандала. Мне хотелось сохранить безупречную репутацию на телевидении, иначе лопнула бы вся моя карьера и я никогда бы не стал шоу-мастером или политическим обозревателем. «Брат военного преступника» — веселые шуточки! — Он поежился. — Если хотите, это тоже была своего рода жадность, даже больше, чем у Леонгарда. Ну да что было, то прошло.
С улицы снова донесся нетерпеливый сигнал автомобиля. Комиссар не обратил на него никакого внимания:
— Что значит «было и прошло»?
— Это значит, у меня больше нет никаких шансов. Еще никому не удавалось пробить лбом стену, честно вести свою игру. Скандала не избежать. Вы, как говорится, носите его в кармане.
— Вы имеете в виду признание вашего брата? Его забрал с собой советник юстиции.
— Ну, ясно. С собой — для вполне понятной цели.
— Да, само собой разумеется, для служебного пользования. — Хаузер улыбнулся. — Вы думаете, один судейский чиновник будет разоблачать другого? Нет. Ворон ворону очи не выклюет. Они крепко стоят друг за друга. Для них преступление вашего брата в одном ряду с преступлением мальчишек, разоряющих птичьи гнезда. Не волнуйтесь, Майнинген. Письмо вашего брата будет использовано только как документ, подтверждающий фактическую сторону дела. Дело закрыто. Доктор Шаллих мною проинструктирован: ваш брат кончил жизнь самоубийством, так как был безнадежно болен.
Клаус уставился на комиссара:
— Вам не кажется, что игра в прятки была вовсе не нужна?
— Конечно, не нужна, а для вас даже опасна, — констатировал Хаузер. Его лицо сияло. В глазах читалось неподдельное сочувствие. Он вынул из кармана золотой карандашик: — Можете им пользоваться. Будьте здоровы.
Клаус кивнул все еще смущенно.
— И еще, — дойдя до двери, комиссар Хаузер обернулся. — Если вы после всего этого будете позировать перед камерой, не забудьте напомнить телезрителям, что мы, полицейские, получаем жалкие гроши за нашу работу.
19
Ева заранее все прекрасно обдумала. Значит, будет так: она приезжает в Моосрайн и встречает в дверях Клауса. Да, дорогой, я наконец решилась приехать сюда и войти в этот дом, принадлежавший совсем недавно твоему брату, а теперь тебе самому. Войдя, она оглядится и внимательно осмотрит каждое помещение. Она будет немногословна, отложив все разговоры на потом, когда Клаус примет — она в этом совершенно уверена — ее предложения соответствующим образом. Ведь вчера они были в Бад Видзее, и Клаус обставил все наилучшим образом. Правда, он был молчалив, осторожен, и, похоже, его мысли витали где-то далеко. Но ей это совсем не мешало. Только не делать глупостей! Они должны видеться каждый день. Он должен ей все рассказать. Без нее он не должен ничего предпринимать.
Таким представлялось Еве, пока она ехала по шоссе, ближайшее будущее.
Она как можно скорее должна оказаться в Моосрайне: наверное, церемония похорон давно уже закончилась. Ева не имела никакого понятия о том, сколько времени все это должно продолжаться. К тому же ей предстоял неприятный, но неизбежный разговор с папой, надо было успеть побывать у парикмахера… Поэтому она выжимала газ до отказа.
Вскоре позади остался оживленный участок шоссе возле Хайдхауза. Только в последний момент заметила она белый щит с синими буквами — указатель — и свернула. Она чуть было не проехала автостоянку. Вдруг Ева увидела темно-синий «мерседес» и, затормозив, остановилась рядом.
Она словно знала, когда ей появиться. Клаус был почти один в просторном зале ресторана. Он удобно устроился за столиком. На нем был черный костюм, куртка осталась в машине.
Он поглощал сосиски, сочные и жирные, поэтому он ел их без помощи вилки.
— Не стесняйся! — крикнула она ему.
Клаус обернулся и удивленно взглянул на нее.
— Ева? — Он поднялся с места и сделал приглашающий жест рукой с зажатой в ней сосиской. — Не хочешь ли присесть за мой столик? — Он подставил стул.
— Не хочу, — сказала Ева. — Уж не собираешься ли ты посадить мне масляное пятно на
