Аккуратно переступая, он прошелся по краю ковра.
— Я должен был куда-то спрятать труп Червонски. — Он повернул обратно, стараясь идти строго по прямой вдоль края ковра. — Я хотел уничтожить все следы происшедшего. Ничто не ускользнуло от моего внимания. — Снова проход туда и обратно вдоль края ковра. — Я знал, что у Терезы свободный день и ее нет дома. Она ничего никогда не узнает об этом визите Червонски. Он должен исчезнуть, думал я, как исчезают многие и никогда больше не появляются… — Он снова прошелся по ковру — туда и обратно.
На лице комиссара Хаузера появилось довольное выражение. Он это предвидел. Сейчас Клаус Майнинген признается во всем.
— Я вынес тело Червонски из дома и положил в машину. Я надел его плащ, напялил шляпу, прихватил с собою кочергу и поехал по направлению к Хайдхаузу. Я знал место у реки, где можно было подъехать на машине к самой воде. Там я и сбросил Червонски в воду. Кочергу я оставил неподалеку, на высоком берегу. Я думал, там, в кустах, ее не найдут.
Он говорил безучастным, глухим голосом, словно читал чужой и чуждый ему текст:
— Я снова выехал на шоссе и поехал дальше, в Хайдхауз. Я остановил машину около вокзала и сел в подошедший поезд, направляющийся в Моосрайн, в надежде официально засвидетельствовать самоубийство Леонгарда. Я был уверен, что мне это удастся. До сих пор все шло как по маслу. Я полагал, что мне будет легко убедить и врача, и полицию: произошло самоубийство. Но я не подумал о Терезе. Я не предполагал также, что встречу в поезде эту девушку — Ингрид Буш.
Лицо Клауса Майнингена приняло страдальческое выражение. Что там с ней, после того как они расстались, после этой глупой ссоры? Он тяжело дышал:
— Все, что я рассказал, — истинная правда. Можете меня арестовать, если у вас есть такое намерение. Но я не убивал своего брата.
Комиссар протестующе поднял руки:
— Майнинген!
— Я не убивал Леонгарда, я не убивал Червонски! Я вообще никого не убивал. До сих пор я лгал, я умалчивал о том, что вам сегодня стало известно. Но это… это — все.
Он прямо глядел Хаузеру в глаза:
— Мой брат Леонгард кончил жизнь самоубийством. Я могу это доказать. Вы ошибаетесь. Здесь, в доме, вы обнаружили один труп — мертвого Леонгарда, и недолго думая решили: он кем-то убит. Ваша ошибка состоит в том, что Леонгард не жертва, а сам убийца.
— Я от вас утаил, — продолжал Клаус после паузы, — последнее письмо Леонгарда. Вот оно. — Клаус полез во внутренний карман и вынул из него аккуратно сложенный лист бумаги.
Доктор Шаллих, до сих пор продолжавший молча наблюдать всю сцену, уставился на Клауса, как на марсианина. Но и на этот раз не проронил ни слова.
— Я буду в кухне. Мне надо освежиться, — сказал Клаус и вышел из комнаты.
Хаузер хотел последовать за ним, но Шаллих жестом остановил его. Комиссар медленно расправил перед ним полученный от Клауса листок.
Адвокат углубился в чтение.
— Это его почерк, — подтвердил он.
Хаузер кивнул. Разумеется, надо будет это еще проверить, подумал он.
Они читали написанное черным по белому, четким, почти прямым почерком письмо Леонгарда.
«Принимая во внимание предшествующие обстоятельства и отдавая себе отчет во всем, что случилось, я, доктор, юрист, Леонгард Майнинген, сенат-президент Земельной палаты, считаю своим долгом заявить нижеследующее:
Сегодня мною в собственном доме в Моосрайне был убит человек. Его имя и фамилия — Григор Червонски.
Я знаю Григора Червонски со времени прошедшей войны. Я тогда в чине капитана находился на Украине. В ходе кампании против партизан по моему приказу были уничтожены мирные жители — все население деревни Бродское Село. Люди эти были, как это после стало известно, ни в чем не повинны. В деревне не было партизан, больше того — у жителей деревни не было никакой связи с партизанами. Проведенную по моему приказу акцию нельзя расценить иначе как военное преступление, а я, согласно действующему законодательству, являюсь, таким образом, военным преступником.
С тех пор меня постоянно мучили угрызения совести. Доведенный до крайности, я достал цианистый калий, но принять яд у меня не хватало силы воли. Я надеялся честной, самоотверженной работой искупить свою вину. Впрочем, это, наверное, был скорее способ самоутешения.
Я никак не ожидал снова встретить Григора Червонски. Я не догадывался, что он пересидел бойню в своей родной деревне, что он живет где-то за пределами нашей страны. Я не знал, что ему от меня нужно в настоящий момент. Привлечь меня к ответственности? Шантажировать, то есть получить плату за молчание? Он сказал, что пробудет в Германии недолго. Недавно он увидел в газетах мою фотографию. Он сказал, что прибыл, чтобы „побеседовать со старым знакомым“.
Я потерял самообладание. Я схватил кочергу, ударил его, и он навсегда умолк. Жить дальше с постоянным сознанием вины я больше не могу. Бог меня простит».
Внизу стояли дата и подпись: Леонгард Майнинген, без титулов, выведенная ясно, крупными буквами.
Клаус пошел на кухню, подниматься наверх в ванную ему не хотелось. Он отвернул кран и подставил голову под холодную струю. Вода пролилась на пол, затекла за воротник, намочила рубашку, галстук, пиджак. Он этого не замечал. Опомнившись, схватил полотенце и кое-как вытер голову.
Он сел за стол. На столе лежала записка: «Я уезжаю к сестре, о чем и ставлю Вас в известность. Тереза Пихлер, гостиница „У почтовой станции“, Сан-Лотар. Тироль».
Клаус механически положил записку в карман. Он расчесал мокрые волосы случайно попавшейся под руку расческой, потом нашел залежавшуюся, черствую булку и съел ее. Холодная вода ему помогла. Мысли прояснились, и на душе стало легче.
Он закурил и начал спокойно обдумывать все происшедшее. И вдруг как вспышка молнии вспыхнуло внезапное озарение. Он стукнул себя по лбу:
— Я скотина!
— Такой самокритики я от вас не ожидал, — В дверях стоял комиссар Хаузер.
— Вы меня напугали. Хочу сделать вам комплимент: каскад обвинений, которые вы мне предъявили, сбил меня с ног. Но, насколько я вас понял, у вас нет и не было никаких доказательств.
Комиссар покачал головой:
— У меня было более чем достаточно доказательств, что дело здесь нечисто. У меня были доказательства, что в этой истории вы играли двойную роль. Я знал, что вы о чем-то умалчиваете. Мне нужно было узнать — о чем. Я был активен. Вы — пассивны. Конечно, я блефовал, — в скат я играю неплохо.
— Вы выиграли, — кивнул Клаус. — И я сел в лужу. Теперь спрашиваю себя, зачем я вам все рассказал?
— Потому что вы должны были наконец освободиться от того, что вас мучило… Разве не так?
