— Когда ты наконец будешь готова? — спросил Кротхоф с неожиданным спокойствием, которое ее озадачило.
— Я еще долго не буду готова, — отрезала она, — и у меня нет времени на разговоры. Я занята. Что еще нужно?
Ева в шелковом брючном костюме сидела в кресле для посетителей в кабинете Кротхофа. Она положила ногу на ногу, оперлась на ручки кресла; выглядела она холодной и самоуверенной, но не нервозной и, казалось, не была особенно расстроена тем, что ее оторвали от сборов в дорогу. Она была Само совершенство, как впрочем, и всегда. Но все же несколько раздраженное совершенство. Еве не нравилось, когда Кротхоф так смотрел на нее: во взгляде отца читалась жалость к дочери, личная жизнь которой все еще не устроена.
— Полчаса назад я говорил по телефону: это касается тебя.
— Я это уже слышала. Ты мной командуешь, словно я у тебя в подчинении, как твои сценаристы.
Кротхоф покачал головой:
— Об этом после, Ева. Я тоже нервничаю. Ты не единственный человек в мире, у которого есть нервы. Я нервничаю из-за другого телефонного разговора, последовавшего за первым.
Ева пожала плечами.
— Что мне за дело до твоих телефонных разговоров! — Она вдруг стала серьезной. — Что-нибудь с Клаусом? Да, папа?
— Я разговаривал по телефону с комиссаром Хаузером, — сказал Кротхоф.
Ева выпятила нижнюю губу.
— Я хотел с ним переговорить относительно пресс-конференции. Дело Майнингена. Ну, да ты знаешь. — Ева стала снимать перчатки. Она нащупала в кармане пачку сигарет и вынула из нее одну.
— Ну? — спросил она, не глядя на отца. — Что дальше?
Кротхоф пододвинул ей пепельницу.
— Что, ты думаешь, Хаузер ответил?
— Не имею понятия. — Щелкнула зажигалка.
— Он сказал, что придет, если моя дочь Ева будет присутствовать и повторит свои показания перед журналистами.
Ева несколько раз глубоко вздохнула, затем внимательно посмотрела на багровое лицо отца.
— Хорошо, — сказала она. — Хорошо. Я там буду.
— Ева!
— Я там буду. Пресс-конференция должна состояться завтра, как только я вернусь из Зальцбурга. Я повторю мои показания публично. — Ее лицо потонуло в облаке дыма.
Кротхоф не нашел ничего умнее, чем несколько раз шарахнуть кулаком по столу, так что с него посыпались карандаши.
— Что это за показания?
— Завтра услышишь.
— Я спрашиваю, что это за показания, черт возьми! — зарычал Кротхоф, поднявшись с места.
Ева уставилась на него. Таким она его еще никогда не видела.
— Что я подвезла Клауса три дня назад в своей машине, что именно на ней он ехал до Моосрайна. Полиции он сказал, что ехал поездом.
— Ага.
— У него есть свидетель, точнее, свидетельница — секретарша его брата. Ее зовут Ингрид. — Она бросила сигарету в пепельницу.
— Итак, он приехал поездом. А я-то думал, ты его подвезла на машине.
— Только до Хайдхауза.
— Почему только до Хайдхауза?
— Потому. — Она снова надела перчатки.
— Я хочу знать, что ты сказала этому полицейскому?
— Мы поссорились.
— Ты поссорилась с комиссаром?
Ева поняла, куда он метит.
— С Клаусом мы поссорились! — закричала она. — В Хайдхаузе он вышел из машины и поехал дальше поездом, и я буду это утверждать. Пусть даже это тысячу раз ложь, я буду утверждать это! Я буду говорить все, что от меня потребуется, лишь бы Клаус не возвращался к этой противной Ингрид, только бы он остался со мной, понимаешь?!
Кротхоф с трудом сделал несколько шагов. Он не проронил ни слова. Первый раз в жизни не проронил ни слова в ответ на подобную тираду. Он сделает все ради Евы, даже если та хочет дать ложные показания из-за любви к этому Клаусу, которого она полюбила еще сильнее, когда на горизонте появилась другая женщина.
— Мне все равно, — медленно проговорила Ева. — Все равно, слышишь? Стоял или не стоял автомобиль Червонски возле дома, убил ли Клаус сам своего брата — мне все равно.
— Клаус… сам… — Кротхоф поперхнулся. Он почувствовал, как его вновь захлестывает ярость. — Что вы не поделили?..
— Ничего мы не делили. И вообще — не в этом дело. — Ева встала. — Мне хочется его вернуть. — Последние слова она произнесла с особой силой. — Это все, папа! И если он тебе не подходит, я тоже не могу тебе ничем помочь. Я еду сейчас к Клаусу и затем в Зальцбург. Пока!
Она пошла к двери, шурша шелками. Кротхоф хотел последовать за ней, но не мог сдвинуться с места.
— Ева, — сказал он умоляюще.
Она больше не обращала на него внимания.
— Ева!
Лицо его побагровело, глаза налились слезами. Он начал кашлять и бессильно упал в кресло.
Ева с шумом захлопнула дверь.
Леммляйн зашла в кабинет, не дожидаясь вызова. Она остановилась возле письменного стола и уставилась на Кротхофа, в то время как тот отрешенно глядел куда-то вдаль, погруженный в свои мысли. Она смотрела на него, и в ее глазах можно было прочесть и сочувствие, и страх перед ним. Затем она посмотрела в ту сторону, куда удалилась Ева, и в ее взгляде не осталось никакого сочувствия.
Кротхоф, сжав голову ладонями, обернулся и затравленно посмотрел на Леммляйн, только сейчас заметив ее присутствие.
— Что случилось, Леммляйн? — спросил он. — Я по рассеянности нажал на кнопку звонка?
— Нет… Я только подумала… Вам не нужна моя помощь?..
Кротхоф глубоко вздохнул. Он уставился на Леммляйн, видимо не понимая, что она говорит. Та не двигалась с места.
— Моя дочь… — ворчал он, качая головой. — Моя дочь Ева. Вот уж, действительно, не подарочек!
Леммляйн протянула: «Веселенькое дело…»
— Да, ничего себе! — Кротхоф постепенно оживал. — И этот полицейский… И еще
