– Эти фотографии сделаны на месте преступления.
– Жертва выглядела именно так, когда вы впервые увидели ее, плавающую в бассейне лицом вниз?
– Да, – негромко, но внятно ответил детектив.
– Ваша честь, я прошу разрешения включить данные фотографии в число улик.
Хонигман ждал, пока я просмотрю снимки. Желая прекратить спектакль, я потребовал исключить фотографии из числа улик. Судья не согласился.
– Ваша честь, я настаиваю. – Я возвратил снимки секретарю. – Обвинение желает привлечь внимание к способу, которым была убита жертва, и к положению ее тела. – Тут я покачал головой, демонстрируя отвращение. – Эти фотографии непристойны. Их демонстрация не служит никакой цели помимо возбуждения эмоций присяжных. Ясно, что в контексте нашего обсуждения фотографии не помогут доказательству ни одного факта.
– Мистер Антонелли, возражение уже зафиксировано в протоколе, – сказал Хонигман, делая Ван Ротен знак продолжать.
– Ваша честь, разрешите ознакомить с фотографиями суд присяжных?
Только-только успев сесть, при этих словах я мгновенно вскочил со стула, закипев от возмущения:
– Хотелось бы знать, как именно эти снимки, то есть фотографии обнаженного тела женщины с перерезанным горлом… Я мог бы добавить: очень известной обнаженной женщины… Каким образом эти фотографии помогут суду присяжных взвесить имеющиеся улики беспристрастно?
Хонигман холодно посмотрел на меня.
– Ваш протест занесен в протокол, – постарался напомнить он.
– Вопрос о том, показывать ли эти фотографии по рядам, даже не обсуждался!
Лицо судьи быстро налилось краской. Понимая, что не может скрыть свое состояние, Хонигман краснел все сильнее.
– Прошу разрешения немедленно показать фотографии присяжным, – заявила Ван Ротен. – Ваша честь, в этом случае присяжные будут внимательнее следить за допросом свидетелей.
Глядя на фотографии в первый раз, я изо всех сил старался показать свое отвращение. Говорить об этих снимках следовало совсем плохо – еще хуже, чем они были в действительности. Имелась также и другая причина, но я еще не подготовил почву, чтобы раскрыть это обстоятельство перед Ван Ротен или перед судом. Не раньше, чем они сделают друг другу одолжение, разрешив суду присяжных ознакомиться со снимками.
– Возможно, взамен этих порнографических картин смерти госпожа Ван Ротен предложит суду пронести по рядам извлеченное из могилы тело Мэри Маргарет Флендерс!
– Ваша честь! – выкрикнула Анабелла Ван Ротен и вскочила с места, на мой взгляд, скорее ошарашенная, чем оскорбленная.
Напрасно она так беспокоилась. Судья Хонигман уже навалился на край стола, вперив в меня убийственный взгляд.
– Это оскорбительное высказывание.
Наклонив голову, я с недоумением поднял бровь:
– Ознакомить суд с такими фотографиями – оскорбительное действие.
Наглость, с которой я ответил судье, заставила лицо Хонигмана побагроветь сильнее.
– Мистер Антонелли, – предупредил он, – я не хотел бы обвинить вас в неуважении к суду.
Сделав озадаченное лицо, я развел руками, давая понять, что не предполагал никакого оскорбления.
– Простите меня, ваша честь… Это лишь слова. Слова отчаяния, вызванного моей неспособностью выразиться иным образом. Не могу подобрать слова, чтобы раскрыть более внятно и четко озабоченность тем, что основой решения присяжных должны быть улики, и только улики, как вы сами сказали всего несколько минут назад. Но я зашел слишком далеко и приношу извинения.
Достоинство судьи не пострадало, и настала пора проявить великодушие. Хонигман начал понемногу расслабляться, лицо приобрело нормальный оттенок. Все выглядело так, будто он поставил меня на место. Судья перешел на почти дружеские интонации.
– Каждый способен увлечься, – дипломатично заметил он. – Ваш протест записан в протокол. Фотографии будут введены в состав улик. Попрошу секретаря передать материалы членам суда присяжных.
Молча проклиная свою должность, секретарь сделала несколько шагов и, подойдя к скамье присяжных, водрузила пачку черно-белых фотографий на край стола.
Я наблюдал за тем, как каждый из присяжных по очереди посмотрел снимки. Что происходило в их головах, какие мысли посещали этих людей по мере того, как перед глазами сменялись изображения обнаженной женщины, снятой после смерти? Не просто обнаженной женщины, но женщины, так хорошо всем известной. Чувствовали ли они то же, что чувствовал я, впервые глядя на эти снимки? Возникло ли у них странное ощущение, что тут какая-то ошибка, что эта на вид совершенно обыкновенная женщина, застигнутая фотографом после столь трагичного случая насильственной смерти, возможно, вовсе не та дива, которая всегда представала столь захватывающе прекрасной на киноэкране и выглядела столь восхитительной и прелестной на страницах журналов о кино? Угнетало сознание, что в действительности она почти не отличалась от остальных. Не зная, кто это на самом деле, вы ни за что не испытали бы таких мыслей и ее смерть не потрясла бы так, как потрясла смерть именно Мэри Маргарет Флендерс.
Ван Ротен спросила, небрежно кивнув в сторону ходивших по рукам присяжных фотоснимков:
– Детектив Крэншо, скажите, эти фотографии… Их сделали непосредственно до и сразу после того, как тело Мэри Маргарет Флендерс извлекли из бассейна?
Крэншо дождался, когда на него обратит внимание присяжный, державший фотографии в руках.
– Да.
– И эти снимки точно отражают состояние тела в момент, когда вы его осматривали?
– Да.
– На… По-моему, это на пятой фотографии… Там, где тело жертвы лежит на спине возле бассейна… Вы не могли бы описать след, ясно видимый на шее жертвы?
Крэншо вытянул руку в направлении державшего фотографии присяжного:
– След, о котором вы спрашиваете, это глубокая рана, начинающаяся немного ниже левого уха жертвы и пересекающая горло почти до правого уха.
– Детектив Крэншо, другими словами, у жертвы перерезано горло?
– Совершенно верно, – ответил детектив, обратив внимание на обвинителя.
– Ножом?
– Острым предметом, вероятно, ножом.
– Чуть позже мы заслушаем коронера, который назовет точную причину смерти, – кинув беглый взгляд в сторону присяжных, сказала Ван Ротен. – Скажите, она умерла в результате ножевого ранения?
Следуя за ее взглядом, глаза Крэншо вновь обратились к присяжным, и это движение произвело впечатление поставленного балетного па.
