заповеди не знаешь: «Крестьянское дело свято». Всякое колдовство против тебя и обернется. Этой травкой больную корову покорми — поправится, молока мало доит — дай пучок и только ведра успевай менять. А теперь она ни на что не годна, разве на подстилку, да и то своей корове я такую травку не постелю.
Выскочили тут из оврага грабли да рукоятью Васю хлоп по мягкому месту! Да еще, еще!
Кинулась Настя Никитична Васю выручать, а картина уже иная. Сорока на ветке сидит, грабли на земле лежат, Вася к ушибленному месту ладошку прикладывает. Увидал учительницу, заторопился.
— Я мигом, Настя Никитична! Тут работы — кукушка трех раз не прокукует.
Сграбил испорченное сено, побежал за добрым.
Косари свое дело сделали, положили травы, ушли на другие луга.
Сено ребята ворошили после обеда, а до обеда жили привольно. Смородиной дикой лакомились, малиной, грибы собирали. Все лесовички, каждое дерево знают. Насте Никитичне спокойно с ребятами. За Васей вот только глаз да глаз. Гадюку притащил в шалаш, танцевать заставил, колесом ходить. Ребята сами его выпроводили, а он на березах спускаться вздумал. Заберется на молодое дерево, схватится за гибкую вершину — и летит к земле.
Кашеварила Настя Никитична сама. Возьмется Вася варить — кто ж его знает, какую траву ему вздумается в котел сунуть?
Вечером с ребятами Настя Никитична у костра сидела, песни пели — «Картошка–тошка– тошка», «С голубого ручейка начинается река», «Орлята учатся летать»… На звезды глядели, о космонавтах говорили, о полетах. Ни слова о чародействе, о нечистой силе. И Настя Никитична опять было засомневалась: уж не сны ли ей про все такое снятся? Бывают же такие ошеломительные сны, годами помнишь.
Пошла поутру Настя Никитична листьев смородины набрать для чая и загляделась на малое озерцо. Ничего на том озере чудесного не было. Кувшинки на солнышко глядят не наглядятся, стрекозы над кувшинками виснут, то ли загадку какую разгадывают, то ли застят. Половина озера в ряби, половина гладкая.
И слышит: шлепает кто?то. Вышел на берег Вася. Поглядел туда–сюда, руки раскинул, подошел к воде, достал что?то из кармана, положил за щеку и пошел в озеро. А вода перед ним расступилась.
Настя Никитична сначала привстала, а потом присела. Воду как плугом разворотило, зияет черная дыра посреди воды, и Вася — аук. Как тут не дрогнуть? Шумнешь, чары разлетятся — и отвечай за мальчонку.
А Вася как ни в чем не бывало вышел на другом берегу и под деревом встал, ухо выставил. Тут и Настя Никитична услыхала: чуть не над головой у нее кукушка сидит и кукует. Настя Никитична голову в плечи и вполглаза, чтоб живьем птицу поглядеть. Вася тут как тут. Кукушка вспорхнула, а он цап сучок, с которого куковала, и учительнице подает.
— На счастье! Верное средство.
Настя Никитична, как завороженная, взяла сучок, а бросить страшно.
Пришли они с Васей к шалашу, все спят. Вася так и повалился на траву.
— Храпят, голубчики!
— Твоя работа?! — ахнула Настя Никитична.
— Моя! А то — «Убирайся со своей гадюкой»! Похрапят у меня до самого вечера.
— Ну, тогда и меня усыпляй! Я детей и в колдовском сне не оставлю одних.
Очень рассердилась Настя Никитична. Вася покраснел.
— Да какое уж там колдовство? Видали, как я озеро переходил? Семя травы перенок взял в рот, вода и расступилась, а корешки я им в головы положил, вот они и посвистывают.
Вася полез в шалаш, собрал корешки.
— Простите меня, через часок проснутся.
— Я думала, ты умный парень! — Настя Никитична от обиды даже не глядела на Васю. — А ты злой. Уходи в село, и чтоб я тебя больше не видала.
— А в школу как же? Я в первый класс нынче пойти должен.
— В школу приходи. — Настя Никитична стала еще строже. — Но если за свои штучки примешься, смотри у меня!
Вася попятился — и ходу.
Ребята через час проснулись как ни в чем не бывало. В тот же день подналегли и завершили работу. Уморились. Заснула ребятня спозаранку.
Одна Настя Никитична у костра сидела.
На месяц загляделась, Финиста вспомнила, а месяц вдруг возьми да раздвоись. Один — в небе, другой — на луг, возле Насти Никитичны сел. Чудо, но к чудесам она попривыкла уже.
— Звала? — спрашивает.
Глядит, а это Финист. Подошел к костру, ветку еловую поправил — искры полетели.
— Спасибо тебе, — говорит.
— За что?
— За то, что думаешь обо мне, скучаешь.
Настя Никитична сидит, с места не сдвинется. Финист засмеялся, поднял ее на руки, крыльями взмахнул, взлетел. Настя Никитична к груди Финиста прижалась, тепло, покойно, а ветер посвистывает.
— Дай и мне крылья, — попросила.
Промолчал Финист, а потом к земле нырнул. Опустились возле избы для посиделок. Финист свои крылья снял, окошко железякой поддел, выставил, залез в дом.
— Держи! — подает крылья.
Окошко вставили, крылья за плечи и помчались, как огромные летучие мыши, над землей, холодеть от радости, смущать тех, кто никогда от земли не отрывался.
А потом была жатва. Собрал колхоз «Зарницы» тройной урожай, и в короткие сроки. В Кипрей–Полыхани работать умели, а поля засевали своим зерном. Приехало в колхоз районное начальство, грамоты привезло, подарки. Комбайнерам — особый почет. Их провожали в дальний путь — собирать несметный сибирский урожай.
Речи говорили, духовой оркестр играл. В клубе выступали артисты. Федорова так и летала. Допоздна затянулось народное гулянье.
А Насте Никитичне невесело, было на празднике — Финист уезжал.
Станцевали они в тот вечер всего один раз, на концерт он не остался, вещи ушел укладывать.
Настя Никитична пришла домой, ужинать не стала: всплакнулось чего?то. Только легла, в окошко бросили горсть песка. Он!
Вышла.
— Я все думала, в каком облике явишься ты передо мной.
— Ох, Настя, все, тайные слова я позабыл, тебя ожидая.
Пошли они к баньке, сели на скамью. Обнял он ее, и просидели они, сами не ведая сколько, молча, в тихой радости, даря друг другу тепло.
В небе звезды кругом шли, и у них, и у Насти и у Финиста, плыло в глазах. Догадались они, что тепло, какое изведали, родное, а потому любить можно без оглядки.
