Годуновы, при Шуйском – Шуйские.
Ляпунов выслушал вологодских дворян, суровый и бесстрастный, как Господь Бог, спросил:
– Вы люди вологодские?
– Вологодские.
– Важские?
– Важские.
– Так пусть ваше будет вашим.
И выдал грамоты на владение землей, деревнями, реками, озерами, лесами, лугами.
В двадцатых числах мая под Москвой объявился Ян Сапега. В росписи его войска значилось 4734 человека воинов, но обозных людей и всяческих слуг было еще тысяч восемь-девять.
Свой стан Сапега разместил на Поклонной горе и начал торги.
Ляпунов прислал к нему своего сына Владимира спросить, за кого ныне пан воевода.
– За истину, – был ответ.
Сапегина истина стоила дорого: желал быть гетманом ополчения, а это означало – выбить из Кремля одних поляков ради других поляков.
Ляпунов не поторопился сунуть голову в ярмо, но и Сапега, закинув удочку в реку, сеть ставил в озере. К нему на Поклонную гору тайно приезжал Гонсевский.
– Ясновельможный пан наместник, – сказал Сапега с наигранной прямотой солдата. – Мои рыцари так долго воюют, что забыли о цели войны. Они желают за свой кровавый труд не меди – медь на себе носить тяжело, – но золота. Заплатите нам, ваша милость, и употребляйте нас по своему усмотрению.
– Откуда взяться деньгам, когда мы окружены?
– Но окружены в русской сокровищнице! Пожалуйте нам пару Мономаховых шапок. Каждый русский царь ковал золотой колпак по своей голове.
– Сокровища у бояр.
– Так возьмите!.. Я ведь могу, сговорясь в цене с Ляпуновым, ударить по тылам вашей милости.
– У нас нет тыла, пан Сапега, но у нас есть король. Нам обещана помощь.
– Его величество слово сдержит. Вот только как скоро… Две короны, две горсти серебра в руки – и мы в полном распоряжении вашей милости. Или в полном распоряжении господина Ляпунова.
Гонсевский недаром был послом, стерпел. Удивляя Сапегу, просил принять в свое войско большую часть кремлевского гарнизона.
– Голодные рты, – объяснил наместник Москвы. – Для обороны нам достаточно трех тысяч. Пройдите по хлебным уездам. Добытый вами хлеб спасет не только защитников Кремля, но великое будущее Речи Посполитой.
– Ваша милость верует в великое будущее?
– Наша Москва – наша Россия, – сказал Гонсевский. – Боюсь, королю достаточно Смоленска, но, получив Смоленск, он один Смоленск и получит. Однако, если король слеп, зачем же нам завязывать себе глаза?
– Две Мономаховы шапки! – повторил свое условие Сапега.
– Придете в Кремль, там и возьмете. – Гонсевский устало закрыл глаза. – Я охотно уступлю вашей милости наместничество.
Соединясь с оголодавшим кремлевским воинством, Сапега с ходу взял Братошино, ограбил, прошел мимо Троице-Сергиева монастыря, захватил Александровскую слободу, где некогда, схватясь со Скопиным-Шуйским, чуть не потерял все свое войско, передохнул и осадил Переславль-Залесский.
Как только Сапега отошел от Москвы, ополченцы напали на башню у Москвы-реки. Напали дружно, поляков выбили, пушки развернули, ударили по наступающим жолнерам, да порох скоро кончился.
– Мы теряем реку! – испугался Гонсевский.
В бой устремились не только поляки, но и холопы Салтыкова. Башню отбили.
Командиры явились к Гонсевскому с упреками:
– Зачем ваша милость отпустил войско?! Русские знают, что нас мало.
– Нас мало, но мы перестали голодать. Распустите слух, будто к нам идет литовский гетман Ходкевич с большим войском. Придумайте что-либо! Где ваша воинская хитрость? Напугайте! Москали – трусы.
Пан Трусковский вместе с юными сыновьями обороняли башню у Никитских ворот. Младшему, Иосифу, тринадцати не исполнилось, старший, Адам, ждал четырнадцатилетия.
Пана Трусковского занесла в Москву крайняя нищета. Свой хутор, слуг и даже пани Трусковскую он проиграл в карты. Без крыши над головой, без клочка земли, без денег, он взял с собой единственное достояние свое – сыновей – и явился в Москву незадолго перед Вербным воскресеньем. Успел к бойне 19 марта. Резал и грабил усердно, разбогател. Ранцы его детей были набиты русским жемчугом, драгоценными камнями, а его собственный – золотом. Из Кремля приказали: в полдень по звонку стрелять в москалей, или даже в сторону москалей, и сделать не менее десяти залпов.
– Можно стрелять куда угодно? В дома, в птиц? – спросил отца Иосиф.
– Выходит, что так, – ответил пан Трусковский, – но лучше все-таки в москалей.
– Отец! – позвал к бойнице Адам. – Три москаля. Стрелять?
– Упаси боже! Приказано в полдень, по звонку.
– Но они уйдут.
– Солдат делает то, что приказано! Тебе, будущему маршалу, не стыдно ли задавать такие вопросы? – с нарочитой строгостью укорил Адама пан Трусковский.
– Ослушников под расстрел! – крикнул брату Иосиф. Адам, пылая щеками, чтобы не видеть насмешливых взглядов жолнеров, лег грудью на бойницу, приложился к ружью.
– Адам! – закричал на неслуха пан Трусковский.
– Но я только целюсь! – ответил сын.
Москали стояли возле колодца, заглядывали в него, о чем-то спорили. Адам сначала выбрал старика: мудрый враг опаснее десяти молодых. Потом перевел ружье на человека в розовом кафтане. Этот наверняка дворянин, к тому же соглядатай. Не столько в колодец смотрит, сколько на башню, прикидывает, как безопасней подступиться к твердыне. Третий был совсем молодой, но огромный, кудрявый, настоящий русский мужик.
Адам прицелился богатырю в голову, но парень то наклонялся над срубом, то показывал в глубину улицы, то поворачивался к башне.
– Наши набили этот колодец бабами, – сказал кто-то из жолнеров.
– Но зачем он им? Колодец под обстрелом.
– Водные жилы соединяются. Отрава одного может испортить воду других колодцев.
Адам подумал: «Надо бы так стрельнуть, чтобы русский упал в сруб». Перевел ружье, целясь в грудь, в живот. Уж такой широкий этот русский, что только стрельни по нему – и не промахнешься. Адам насыпал на полку пороха и отвернулся от ружья.
– А когда дадут звонок? – спросил отца. – Сколько еще ждать?
– Сказано – в полдень, а когда быть полдню, то командиры решают, – ответил Адаму седоусый жолнер.
Мальчик снова приложился к ружью. Повел стволом на старца, на дворянина и остановился на богатыре. Русские, видимо, закончили осмотр колодца, собирались уходить.
