Транссибирской железной дороге в Петербург и Москву. Какая богатая у вас страна! Я, конечно, не доживу до того времени, когда все эти богатства начнут по-настоящему разрабатываться, но это время недалеко. Тогда Россия станет самой богатой и самой могущественной страной в мире. Вы знаете, мой юный друг, что больше всего меня поразило в этой поездке? Это ваше преступное уничтожение леса. Промышленники, естественно, думают только о своей выгоде — им дела нет до интересов страны в целом, но ваше правительство — о чем оно думает? Вырубка леса ведет за собой обмеление рек, а это — гибель урожаев. Я наблюдал на всем протяжении от Владивостока до Петербурга — паровоз топили дровами — это чудовищно, за это судить, нет, просто вешать надо! А в Петербурге улицы мостят деревом! И это разрешает правительство! Конечно, очень приятно ездить по таким мостовым, мягко, но ведь это преступное расточительство. Почему правительство не увеличивает добычи каменного угля? У вас его более чем достаточно, но разработки кустарные. Жалеть его нечего! Его хватит. Все равно он доживает свой век. Я уверен, что скоро будет изобретен новый источник энергии, более выгодный и простой. Тогда каменный уголь будет использоваться лишь как отделочный материал, его научатся закреплять, чтобы он не марал. Это будет красиво, но дерево всегда нужно будет, и расхищать его преступно!.. Вашей стране нужен новый Петр Великий. Ни в одном государстве в Европе не было такого правителя. Наша королева Елизавета была тоже великим монархом, но ее скорее можно равнять с вашим Иоанном Грозным, но не с Петром. А все эти Людовики XIV и XV, Фридрихи Великие и тому подобные — пигмеи по сравнению с ним. Он весь жил в будущем, а они думали только о настоящем!
Вспоминая теперь этого старика, его плотную, увесистую фигуру, всегда просто, но безукоризненно одетого, его красноватое лицо с седыми, падающими вниз усами, я поражаюсь, что, часто и много беседуя со мной, он никогда ничего не рассказывал о себе. Кто он был — я до сих пор не знаю. Как-то мимоходом он упомянул, что написал несколько книг и статей, которые были изданы в Англии. Знаю только, что это был культурный, умный и приятный человек, знакомство с которым обогащало всякого.
При нашем отъезде он подарил мне книгу какого-то английского автора — к сожалению, не его, но с его дарственной надписью, — «Пятнадцать решающих сражений истории», где была чрезвычайно толково и подробно описана и Полтавская битва. Я прочел эту книгу с интересом и с большой пользой для себя. К сожалению, она у меня впоследствии пропала.
Навсегда остались у нас дружеские отношения с директором гостиницы, которого мы все, так же как моя шестилетняя сестра, назвали «дядя Лулу». Он был одним из тех жертв политики, которых тогда было немало. Родом эльзасец, он считал себя французом, но, как немецкий подданный, получил образование в немецкой школе и был принужден отбывать воинскую повинность в германских войсках. Как-то, сидя в его уютной комнатке и перебирая альбом с фотографиями, я нашел его карточки в военной форме и попросил подарить мне одну из них на память.
— Берите хоть все, — сказал он со вздохом, — я эти карточки не люблю.
С ним мы вели оживленную переписку, он усиленно собирался приехать навестить нас в России, но война 1914 года помешала этому. По дошедшим до нас слухам, он был убит при защите Меца, к гарнизону которого был приписан. Мы искренно пожалели этого скромного маленького труженика и доброго, хорошего человека.
Вскоре после конца карнавала мы тронулись в обратный путь в Москву. Сидя в вагоне, уже после переезда русской границы, отец что-то долго и внимательно изучал в своей записной книжке и наконец, закрыв ее, с торжеством объявил матери:
— Вот видишь, я оказался прав — я нарочно очень подробно записывал наши расходы за этот срок, и, но сравнению с прошлым годом, мы истратили втрое меньше денег, да при этом я еще везу два чемодана вещей для музея. Нет, с безрассудными тратами в Москве надо покончить.
После этой поездки, вплоть до конца 1913 года, в период месячных зимних каникул, мы ежегодно отправлялись всей семьей в Ниццу, причем отец соблазнил на это часть своих друзей.
Благодаря поездкам на Средиземное море зима для нас значительно сокращалась — приезжали в Москву во второй половине января, а меньше чем через два месяца мы к именинам отца, к 17 марта, были уже в Малаховке на телешовской даче. Мать начинала готовиться к весенним посадкам на огороде, отец в свободные часы сидел на террасе, внимательно наблюдая за постепенным пробуждением природы, а я налаживал рыболовные снасти в предвкушении того неотдаленного дня, когда лед на озере набухнет и опустится. Здесь мало что напоминало дачу, а скорее походило на миниатюрную усадьбу, и соответственно изменялись и занятия, и развлечения, и весь уклад жизни.
Еще когда мы жили в Гирееве, отец с матерью неоднократно заводили разговор о том, что хорошо бы купить где-нибудь небольшой клочок земли и обосноваться на нем по- помещичьи, но в те поры эти рассуждения больше носили характер маниловских мечтаний, чем реальных проектов. Малаховка и возраст моих родителей превратили эти мечтания уже в нечто совершенно конкретное, и одним прекрасным днем они твердо решили подыскать небольшое именьице по своему вкусу.
Отец ставил непременным условием, чтобы был удобный небольшой дом, желательно старинный, с колоннами, чтобы он стоял на берегу реки и чтобы недалеко был лес. Мать мечтала о том, чтобы было какое-то небольшое хозяйство и удобное место для огорода, парников и фруктового сада. Как только все это было точно обусловлено, наша жизнь в Малаховке превратилась в беспрерывные и обычно бесплодные скитания по всевозможным продающимся усадьбам. Ездила обычно мать, которую зачастую сопровождали ее незамужняя сестра или я. Но сколько мы ни ездили, результаты были плачевные — то все подходило, но не было реки, то был новый, но совершенно неподходящий дом, то отсутствовал лес и все совершенно не соответствовало мечтам.
Из всех тех имений, которые мне пришлось смотреть, запомнились два. Одно было расположено недалеко от нашей дачи в Малаховке и принадлежало дворянскому роду Мертваго, один из предков которого был в дружеских отношениях с Державиным. Старинный деревянный дом с четырьмя белыми облупившимися колоннами дремал над совершенно заросшим древним прудом. По бокам и сзади дома простирались дремучие заросли некогда холеного парка. Дом был давно необитаем, комнаты — пусты, но следы старой отделки, кафельные фигурные печи, расписные плафоны в некоторых комнатах сохранились. Строение было настолько ветхо, что все надо было ломать и строить новое. Кроме того, имение, вся площадь которого равнялась пятнадцати или двадцати десятинам, было майоратное и на продажу его надо было испрашивать «высочайшее соизволение». Все это явно не подходило.
Второе было расположено где-то но Павелецкой дороге, кому принадлежало — не помню. В памяти сохранился лишь великолепный каменный дом екатерининской стройки, с длинными пропилеями, шедшими пандусами 2* к реке. Здесь была другая крайность: земли при нем было чуть ли не шестьсот десятин, а такое владение не устраивало моих родителей ни по размерам, ни по цене. Наконец счастье им улыбнулось — соответствующее имение было найдено. На станции Герасимовка по Павелецкой дороге продавалась усадьба, которая вполне нам подходила. Земли было двести десятин, дом, правда, больше походивший на дачу, был красиво расположен на берегу реки Пахры, но владельцы хотели за него довольно большую сумму денег. Началась торговля. А тем временем генеральша Рейнбот, то есть Зинаида Григорьевна Морозова, приобрела его, не торгуясь. Со временем это имение стяжало себе мировую, но печальную славу — в новом
