реторт холодное пиво и включали по выходным бравурные марши, что разносились по гулким коридорам хуй хуй хуй хуй ну вот же оно. Вот, где все скрывается. Вот, где все начинается и заканчивается. Вот, для чего существуют прелюдии, взаимоотношения и длительные переговоры почему ты мне так долго не звонил я тебе многое хотела сказать что что дорогая что ты мне хотела сказать ну я право немного стесняюсь ну ладно говори (улыбается) здесь ведь все свои ну ладно (набирает воздуха) хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй хуй
красивый Х У Й красивый'
И ты бы, конечно, нежно ответила:
'Тебе мало? тебе мало?? тебе все еще мало??? ну скажи, тебе мало, да???? мало????? блядь мало да?????? сука блядь мало??????? мало?????? да мало????? блядь сука мало???????? сука блядская мало???? да???? падло???? да??? мало?? мало? мало?? сука ебенная мало мало мало тебе??? мало???? мало мало мало мало мало мало мало мало мало мало мало мало мало мало мало мало мало мало или мне??? или это мне мало?? мне мало? мне?? мне мало??? мне сука???? что ты там сказал тварь????? мне мало?????? это м н е мало??????? мне сука блядская?????? мне????? мне???? мне мало??? блядская сука мне мне мне мало?? сука ебенная мало мало мало тебе? мне мало?? тебе??? мне???? мне????? тебе??????
М А Л О
Он посмотрел на Пуговку сверху, насупив лицо.
– Ты чего здесь стоишь? Тут стоять не положено.
Пуговка залепетала:
– Дяденька, ну, дяденька, я тут просто стою, я маму жду и братика, сейчас они должны уже подойти…
– Или ты побирушничаешь? – прервал ее милиционер. – Хотя… – он с сомнением покачал головой. – На побирушку ты не похожа.
– Ну, дяденька, – с укором проговорила Пуговка, – я никакая не побирушка. Я маму жду. И братика.
Милиционер критически оглядел ее вытертую курточку, грязные, вытянутые коленки джинсов, покосился на стоящую рядом черную кожаную сумку.
– Здесь нельзя стоять. Давай, уходи. Уходи отсюда.
– Ну дяденька… – Пуговка попыталась схватить его за руку. – Ну еще пять минуточек, а то мы с мамой растеряемся. Здесь же, – она повела головой. – Вона сколько людей ходит!
– Лаадно, – с сомнением протянул милиционер. – Даю тебе десять минут. Чтобы через десять минут здесь и твоего духу не было. – Он развернулся и шагнул в плотный людской поток. Его, затянутая в серое, спина скрылась, заслоненная куда-то спешащими пассажирами.
Пуговка поблагодарила небо. Пронесло.
'Где же его черти носят?' – волнуясь, подумала Пуговка. Она посмотрела на часы: минутная стрелка вышла за границы всякого терпения. – 'Господи, какой он все-таки тормоз… Ни в чем на него положиться нельзя…'
Какой-то человек, протискиваясь, наступил ей на ногу. Она быстро зацепила его, поставив подножку – он подался вперед, чуть не упав, заскользил ладонями по гранитной облицовке, зло обернулся, но, подхваченный движением, скрылся за напирающими сзади затылками, шапочками, кепками, мелированными волосами.
Пуговка сплюнула ему вслед. 'Кругом одни уроды. Нет ни одного нормального человека', – с грустью подумала Пуговка. – 'Уроды плодят уродов. Ходят по улицам, заглядывают в глаза. Заговаривают, подсаживаясь на лавочку. Обсуждают погоду. Мороз. Обильные осадки на непальских плато. Отправляются в путешествия, транскрибируют неслабые блоки, создают иллюзию ощущений. Сначала они кричат: 'Чмоки!', потом они вопят: 'Поки!', а по кокам не хотите, тщедушные твари? В рыхлый живот? В провисшее междуножье? В отвислый зад? Метательным диском по глазам?' – Она уставилась неподвижным взглядом в мельтешащую пелену движущихся тел. Вздохнула. Поднесла ладони к лицу. На них было написано мелким аккуратным почерком:
'Старость и мудрость, передышка вечности. Что там? Видишь ли ты дорогу, длиною в десять тысяч локтей, шириной в семьдесят пять башен? Что там? Возвратившись домой, ты рискуешь обнаружить запустение и разруху, ощутить боль безвозвратной утраты. Что там? Дома больше нет. Он ушел, улетел вместе с тобой, остался там, в глубинах памяти, зашторил окна в пограничном урусе, эмигрировал в предрассветную синь. Что там? Гулкая анемия гулкая ане гулкая мия а не гул я кая луг кая к уг ловок луг ловок гулк не углем уголком ловок ковок волок околок
ты слышишь сержант в этой дыре еще звенит колокол
крестьяне бьют в барабаны
окно открыто
Что там?
метель
звук рельса
лопнутая струна
не топочи
а то сдохну
Ты у меня всегда на первом месте: вихрями зрачков, распадом значений. Но символ всегда говорит, хлопает бризантным сердцем. Он говорит громадой, укрытой плющом на пикантных плацах центральной америки, делегатурой жонду, черепными пирамидами пол пота, лежалым квадратом пустоты, белым куском окончательного смысла.'
Она смахнула с лица слезы.
Алеша осторожно тронул ее за локоть.
Она вздрогнула.
– Ты давно здесь стоишь?
– Только что пришел.
– Ты опаздываешь. – Пуговка показала на часы. – Ты хочешь меня подвести?
– Прости, я… – Алеша смутился. – Я… проспал немножко… Велел бабушке разбудить, а она отчего-то не разбудила…
Пуговка изучающе посмотрела на него:
– Так… А она видела, куда ты пошел?
– Нет.
– Точно?
– Отвечаю, нет. – Он зашептал: – Я все сделал так, как мы договаривались…
– Дворами?
– Да.
– Хвоста точно не было?
– Зуб на выбей даю!
Пуговка удовлетворенно потерла руки:
– Хо-ро-шо! – Она быстро прижалась к Алеше. И легко поцеловала его в губы.
Он покраснел до ушей.
– Ну… Ну что ты?
