послушай: «Вдо-оль по Пи-терской…» Во, Михайлов поет. Это да! А остальные ломаного шиша не стоят.
Катя возражает, что-то пытается доказать, но Фарида быстро сбивает ее с толку.
— Тебе, Катька, комиссаром быть, а? — Потом так же быстро: — Что принесла? Давай!
И обескураженная Катюша выкладывает из своей сумки медикаменты.
— Песни пока что не для нас. — Фарида высовывается из-под перекрытия и кричит: — Сержант Усков, перестаньте причитать! Здесь не театр и не кладбище! И вообще, соловья песнями не кормят. — Фарида наклоняется ко мне: — Андрейка, миленький, выдь на минутку, мы с Катькой пошепчемся.
И я покорно выхожу, втайне завидуя независимому характеру Фариды.
Витька с Ниной, свесив ноги в траншею, сидят наверху. Я чувствую себя лишним и иду к Ускову. Но мне не суждено было дойти до сержанта. Небо вдруг вспыхнуло багровым сполохом. Немцы перешли в наступление.
Права Фарида — во всяком случае сию минуту — песня не для нас. У нас своя музыка. Особая.
Я уже не помню, сколько времени прошло с тех пор, как грохнули первые пушки. Впрочем, первых пушек не было. Не было и отдельных выстрелов. Все сразу смешалось в один невообразимый гул.
Слева и справа от нас отходят соседние подразделения. Сизое удушливое марево нависло над землей, придавило своей раскаленной тяжестью. Раненые лошади бьются в упряжках орудийных передков. Над ними кружатся слепни и стаи зеленых мух.
Батальоны приближались к леску над кручей, под которой начиналась пойма реки. Витька Верейкин и Нина с первых же минут боя куда-то исчезли. Катюша Беленькая и Фарида отступали вместе с моей ротой.
Отстреливаясь, мы шли по одному из отрогов лощины, и вдруг дорогу нам преградили немецкие танки. Комбат, оказавшийся здесь же, приказал мне закрепиться на высотке, крутыми уступами поднимавшейся над лощиной.
— По крайней мере спасешь людей! — крикнул он.
Черной стеной вздыбился между нами разрыв. Крики и стоны людей потонули в страшном грохоте. Передо мной мелькнуло искаженное ужасом лицо сержанта Ускова. В ту же секунду следующий разрыв подбросил нас и расшвырял в разные стороны. Я успел заметить, как высоко в воздухе распласталась человеческая фигура. Через мгновение она бесформенной кровавой массой упала в трех метрах от меня. Я заметил погон с тремя красными лычками. Такие погоны носил сержант Усков, мой заместитель.
Катя, подхватив командира батальона, куда-то тащит его. Ноги капитана загребают пыль, оставляя за собой две неглубокие бороздки.
Кто-то тянет меня по круче откоса.
— Я не ранен, — кричу я и стараюсь вырваться из цепких рук.
Надо мной склоняется Фарида.
— Молчи, Андрей! — И, не выпуская моей руки, она продолжает карабкаться выше.
— Да говорю тебе, не ранен я!
— А кровь, кровь откуда?
— Какая кровь?
Рукавом гимнастерки она обтирает мой лоб.
— Вот какая, видишь?
Я смотрю на ее окровавленный рукав, и мне делается не по себе, хотя я догадываюсь, что это кровь не моя, а сержанта Ускова.
Снаряды продолжают рвать землю, поднимая тучи пыли. Солнце стало похоже на бычий пузырь, налитый кровью.
Мы с Фаридой карабкаемся последними. За нами остаются только искромсанные трупы и издыхающие кони. На средине подъема на нас опять обрушивается артиллерийский налет. Я уже чувствую, что с земными делами покончено. Довелось же, думаю, умереть, когда этого мне не хочется. Будто не могли фрицы выбрать другое, более подходящее время… Но это только шутка. А умирать мне действительно не хотелось.
Фарида делает рывок в сторону и куда-то проваливается.
— Ко мне! — кричит она, и в ее глазах вспыхивает торжествующая озорная искорка: утерли, мол, нос фашистам.
Я с размаху бросаюсь к ней, и нас накрывает шквал такой силы, что даже окопчик ходуном ходит под нами.
К вечеру все подразделения сосредоточились на опушке леса, где располагались позиции дальнобойной артиллерии. Мы окопались. Зенитки разогнали стаи «юнкерсов», полевые пушки остановили натиск танков.
Наше командование готовило контратаку. Солдаты, измученные двенадцатичасовым боем и жаждой, в тени деревьев искали прохлады и воды. Отсюда открывалась излучина Днестра, но, как сказала бы Фарида, ближе локтя не укусишь.
Катюше Беленькой так и не удалось спасти комбата. Он умер уже здесь, под деревьями. Сейчас все девушки заняты. Раненых очень много. Фарида с Катей бегают с носилками вверх и вниз по склону, доставляя в санроту все новых и новых раненых. Нина, Марийка, Лида и другие девушки перевязывают их и тут же отправляют в тыл.
Иду разыскивать Тольку Федорова. Нашел его под развесистым дубом. Здесь же оказался Витька Верейкин.
— Андрейка! — в один голос выпалили мои друзья, будто явился я по крайней мере из преисподней.
Бессонные ночи и напряженный день сказываются во всем теле. Я уже не в силах подняться и идти в роту, в которой осталось двенадцать солдат и один командир взвода.
Но через полчаса мы поднимаемся и бросаемся контратаку…
Как я ни ждал Веру, все же встреча получилась неожиданной. Она произошла в Польше, под Люблином. Я сидел на железнодорожной насыпи и глядел на воздушный бой, который вели наши истребители с «фокке-вульфами». Невольно вспомнились первые годы войны. Вот так же, как сейчас дымят и разваливаются на куски «фокки», падали тогда наши тупоносые «ишачки». Падали с ними и советские летчики…
Если бы у человека отнять воспоминания, он наверняка оставался бы молодым до пятидесяти лет. Но мы умеем помнить. Долго помнить. Кто знает — может, в этом сила человека. В воспоминаниях и в мечте. В хорошей, доброй мечте.
— Вот он! — услышал я за спиной голос Тольки, но головы не повернул.
Я вспоминал. Годы, годы! Мстя за горечь неудач первого года войны, наши асы сбивали одного стервятника за другим. Кстати, за последние месяцы меньше стало появляться «мессеров».
За моей спиной молчали. Потом чьи-то горячие руки обхватили мою голову. Верины руки я мог бы узнать среди тысячи других. У меня перехватило дыхание. И все же… все же я не поверил. Я крепко схватил эти руки и притянул их к себе. Ее руки!
— Вера, — сказал я.
Мы стояли друг против друга и улыбались. Зато Толька захлебывался от восторга. Будто не я, а он был влюблен в Веру.
— Ну поцелуйтесь, ну па-це-луйтесь, — подталкивая меня к Вере, повторял он.
Мне ничего не стоило обняться, скажем, с Марийкой или с Катюшей Беленькой. Но
