французский. Однако сегодня этот перевод показался ей не особенно удачным.
Таш-Аир открылся за новым поворотом внезапно. Скала, нависающая над дорогой, поляна на опушке леса и тропинка, пересекающая ее. Древний источник, отделанный простым камнем, прятался среди деревьев. Надпись на камне гласила: «Бу чешме олды бахрият кель Мухаммад эшкине ич бир аб хаят» [51]. Только звон воды, падающей из оловянной трубки вниз, в маленький прямоугольный бассейн, выдавал его местонахождение.
Лейла присела на корточки. Она опустила ладони в бассейн, но не мыла их, а словно гладила и ласкала ими воду, любуясь игрой чистейших струй. Ее жесты походили на некое священнодействие. В нем Анастасии почудилось вечное благоговение детей иссушенной ветром и солнцем степи перед влагой, дающей жизнь. Она захотела точно так же погладить воду, но не знала, можно ли ей, чужестранке, принять участив в этом ритуале.
– Источник был разрушен, – сказала Лейла. – Его восстановили недавно.
– Да, я вижу, что камни совсем новые.
– Это сделал один местный житель на свои средства. Может быть, здесь мы увидим его…
– Он – мулла?
– Нет. Пастух по имени Айваз. Но так же, как я, большой любитель древностей.
С этими словами третья жена хана увлекла Анастасию на узкую каменистую дорожку, уходящую вверх к отвесной скале. Рисунки, сделанные каким-то темным густым составом, напоминающим смолу, находились там. Высоко на светло-сером камне виднелись фигурки людей, животных, знаки в виде кругов и прямоугольников.
Задуматься над тем, кто изобразил это на тысячелетней скале и для какой цели, Анастасия не успела. На чистом небе появилось облако, и начался дождь. Им пришлось, подобрав подолы своих дорожных платьев, сбежать обратно на поляну и встать под высоким буковым деревом с раскидистой кроной, потому что карета находилась довольно далеко, на другой стороне дороги.
Дождь усиливался. Длинные тонкие капли пробивали листву и уже сыпались, как горох. У ствола бука они стояли очень близко к друг другу, почти соприкасаясь плечами, и молча слушали, как стучат по узорчатым листьям дождинки. Это был говор непогоды, невнятный, но завораживающий. Серая пелена упала на лес, скалы, дорогу и отделила Анастасию вместе с Лейлой от всего суетного мира.
Неизвестно, сколько бы они еще стояли так, позабыв о быстротекущем времени, но в симфонию дождя неожиданно влились иные звуки: мягкий топот, постукивание, шуршание, потом блеяние, потом гортанный крик и, наконец, – рычание собак. Из-за поворота на дороге показалась отара овец голов на сто пятьдесят. Тесно сбитая и поэтому похожая на фантастическое многоголовое и многоногое существо, охраняемая четырьмя большими овчарками по бокам и ведомая круторогим козлом самого устрашающего вида, она медленно придвигалась к ним. Перед отарой шел человек в островерхой войлочной шапке, суконном плаще, изрядно промокшем, и с длинным пастушьим посохом в руке. За отарой шагали два мальчика-подпаска с кнутами.
Дождь в этот момент прекратился так же внезапно, как начался. Солнце осветило опушку, и в его лучах она засверкала, умытая и освеженная небесной влагой. Пастух увидел двух молодых знатных дам, стоящих под деревом, и далее, на обочине дороги – ханскую карету, сайменов в темно-синих форменных кафтанах, их оседланных лошадей. Подойдя шагов на десять к Анастасии и Лейле, он повалился на колени и низко склонился, коснувшись лбом земли. Так он приветствовал третью жену своего повелителя и ждал, когда она разрешит ему подняться. Лейла сказала несколько слов.
Пастух встал и приблизился к ним. Это был человек лет тридцати пяти от роду, среднего роста, правильного телосложения и весьма приятной наружности. Анастасия обратила внимание на его глаза василькового цвета, светлую кожу, русые усы и бородку, аккуратно обрамлявшую подбородок и щеки.
– Это – Айваз, – представила его Лейла. – Я вам говорила о нем. Он служил в охране моего мужа. Наверное, вам будет интересно узнать, что мать у него – русская.
– Значит, он понимает по-русски? – спросила Анастасия.
Лейла пожала плечами: не знаю. Пастух внимательно слушал их французский диалог, переводя взгляд с одной женщины на другую.
– Айваз, ты говоришь по-русски? – обратилась к нему Анастасия на своем родном языке.
– Да, госпожа. Но, может быть, не слишком хорошо, – ответил пастух без малейшего акцента.
– Тогда ты – русский?
– Нет. Я – крымский татарин и правоверный мусульманин.
– Ты живешь здесь?
– Да, госпожа. Мой дом недалеко отсюда. – Айваз махнул рукой в сторону скалы.
Пока они говорили по-русски, Лейле пришла в голову новая идея. Она решила показать гостье, как живет простой крымско-татарский народ. Не бедный, конечно. Бывший саймен Айваз таковым не являлся. Но и не богатый – не бей, не мурза, не имам из ближайшей мечети. Поначалу это предложение смутило пастуха, но противиться воле жены хана он не мог.
Анастасия обрадовалась. В той, похожей на пеструю мозаику, картине нынешнего Крымского ханства, которую она уже составила для себя и для секретной канцелярии Светлейшего князя, не хватало, по ее разумению, как раз такого фрагмента: мысли, чувства, ожидания простолюдинов, жителей здешних горных деревень и степных городов, именем которых клялся Шахин-Гирей, начиная свои грандиозные реформы.
Крымский татарин Айваз имел типичную славянскую внешность, но самое главное – он изъяснялся на русском языке свободно. К тому же служил в ханском войске и наверняка участвовал в недавних событиях на полуострове. Лишь бы он не испугался и поговорил с ней откровенно обо всем, что знает, что думает…
Одноэтажный дом пастуха, как он сам объяснил русской путешественнице, относился к типу «бер кат». Он состоял из черепичной крыши и трех толстых стен, сложенных из дикого камня на глиняном цементе. Четвертая его стена, обращенная во двор, с прорезанными в ней окнами и дверями, делалась из сплетенных молодых веток лесного ореха. Внутри и снаружи это плетение густо промазывали особым раствором «саман» – глиной, смешанной с резаной соломой.
Дом пастуха имел всего три комнаты, не ковры и парчовые подушки украшали их, а войлочные циновки и длинные вышитые полотенца, развешанные по стенам. Килим, сотканный женой Айваза, находился в самой большой, гостевой комнате. Чистота кругом была просто поразительная. Анастасия захотела познакомиться с семьей пастуха. Он вежливо, но твердо отклонил эту просьбу. Сказав только, что жена у него одна и есть трое детей. Старший сын учится в Бахчи-сарае в медресе Зынджырли, а двое младших уже помогают ему пасти отару.
Но жену Айваза Анастасия все-таки увидела. Женщина лет тридцати, невысокая, полноватая, в длинном полотняном платье, подала им традиционный кофе. Анастасия поймала любопытный взгляд карих, чуть раскосых глаз и успела поблагодарить ее:
– Сагь олунъыз!
В дальнейшем разговор шел на трех языках: татарском, русском и французском. Но это не помешало ему быть очень оживленным, Айваз сперва стеснялся и отвечал на вопросы односложно. Но потом внимание двух молодых красивых дам прибавило ему смелости. Он увлекся и стал рассказывать о разных событиях своей жизни более пространно. Новейшая история ханства отражалась в них, словно в зеркале.
Да, мать его была русской. Суровый воин Джанибек-ага привез прекрасную полонянку из набега на Воронежскую губернию. Галина, дочь Ивана, происходила из семьи штабного писаря. Она умела читать и писать, хорошо пела. Наверное, между ними случилась любовь. Русская девушка приняла ислам, Джанибек-ага женился на ней. Она подарила ему двух сыновей с русыми волосами и голубыми глазами.
Своего первенца Айваза она любила больше, много играла с ним, учила говорить по-русски, петь русские песни. Второй сын, Азамат, также очень привязанный к матери, такого внимания не получал и потому невольно ревновал брата. В детстве они частенько дрались. Мать мирила их. Отец мало бывал дома. Он служил при дворе хана, командовал сотней в отряде бишлеев – отборных всадников, составлявших гвардию крымского правителя.
В этот же отряд поступили Айваз с Азаматом, когда достигли возраста пятнадцати лет. В ночь с 18 на 19 июня 1771 года Светлейший хан Селим III Гирей послал своих телохранителей на русских, штурмовавших
