закоулкам сердца. Это - лабиринт, я сама часто теряюсь в нем'. Там, в лабиринте чувств, жил Жуковский. '...Ты не можешь вообразить, как ты мне бесценен и как дорого для меня то чувство, которое я к тебе имею...'
Письма от Жуковского приходят нерегулярно. Его любовь - 'Эолова арфа'. Любовь Маши - плотская, страстная. Мечтательность, внушенное смирение, увлечение романами Жана-Жака Руссо не только утончили это чувство, но и обостряли его. Мария Андреевна хочет, чтобы Жуковский оставил двор, приехал профессорствовать в Дерпт. Обещает создать ему условия для творчества. 'Вообрази, как бы мы стали поживать',- мечтательно вырывается у нее.
Мечты... А в действительности рождается дочь Катенька. Маша видит в этом награду за все испытания. Любовь к дочери переплетается с любовью к Жуковскому: 'Я вас обоих люблю одинаково'. В письмах к нему более не скупится на ласки: 'мой ангел', 'Жучка', 'мое сокровище'. Беспокоится о нем: 'Какова его жизнь? Он еще не знал счастья'.
В начале 1823 года Жуковский приезжает в Дерпт. Последние встречи с Машей. Последние зарисовки ее прелестного лица. О своем визите написал Елагиной: 'Я от всех оторванный кусок и живу так, что душа холодеет. Был в Дерпте, как во сне'.
Рождение Катеньки, ожидание второго ребенка не принесли успокоения смятенному сердцу. Любовь иссушила Машу, выжгла изнутри.
Она умерла 18 марта 1823 года. Смерть завершила череду драматических испытаний, выпавших на ее долю. Внешне кроткая и смиренная, она была объята внутренним пламенем. Теперь она успокоилась.
Сохранилось неоконченное письмо Марии Андреевны к Жуковскому. Приведем отрывок из него: 'Друг мой! Привязанность, которую я питала к тебе и которая покинет меня лишь вместе с жизнью, украсила все мое существование, не нанося вреда тем обязанностям, которые я на себя возложила. Любить тебя означало любить эти обязанности... ты утешишься мыслью, что, имея ТВОЮ душу в руках, моя жизнь была завидна! Будь счастлив! Думай обо мне с совершенным спокойствием, потому что последнее мое чувство будет БЛАГОДАРНОСТЬ'.
Ежедневно ходил поэт на русское кладбище к свежей могиле. Ушедшая Маша была с ним навсегда.
'АНГЕЛ ГОЛЬБЕЙНА', или ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Умолкла 'Эолова арфа'. Со смирением принял Василий Андреевич смерть Маши. Ему чужды были гамлетовские терзания. Скорбь постепенно сменилась тихой, непроходящей грустью. Исповедуя убеждение, что 'на свете много хорошего и без счастия', Жуковский посвятил свою жизнь, по утверждению друга А. Тургенева, не поискам счастья, а служению друзьям. И в этом служении поэт не боялся быть назойливым. Жить ему помогало творчество. Страдание питало его. Восторженный Пушкин сообщает в письме к Вяземскому: 'Однако ж вот тебе и добрая весть: Жуковский точно написал 12 прелестных баллад и много других прелестей...'
Василий Андреевич очень изменился. Некогда высокий и худощавый, с романтической бледностью и горячим взором, он располнел; исчезла его прекрасная шевелюра, обнажив выпуклый лоб; лицо стало тучным, молочно-белым, темные глаза смотрели спокойно и дружелюбно, и только на губах по-прежнему играла приветливая улыбка. Держался в обществе отстраненно. Прошел было слух о его увлечении графиней Самойловой, да... Впрочем, послушаем современника и приятеля поэта: 'Жуковский, сказывали мне, объяснялся с графиней Самойловой. Он ей сказал, что сожалеет о том, что исканию его дружбы она не ответствовала, и изъявление его к ней дружбы приписала, как видно, другому чувствованию, которое, впрочем, внушить она всех более может. Как доведено было до этого и что далее им было сказано не знаю, но на эти слова она, сказывают, молчала, и будто показались у ней на глазах слезы... И подлинно: как? Человек приходит женщине сказать: не подумай, ради бога, чтоб я в тебя был влюблен!!!'
На этом все и кончилось.
Шли годы, зимы, весны... Казалось, ничто не могло изменить жизни закоренелого холостяка. Наступил год 1841-й. Жуковскому 57 лет. И тут он совершает неожиданный для всех поступок: подает в отставку и... женится. 'И вдруг в одно мгновение из чаши судьбы Провидение вынуло мне жребий, с которым все так давно желанное разом далось мне'. Не он решил - 'Провидение вынуло'...
Нареченной Василия Андреевича стала Елизавета фон Рейтерн, старшая дочь старинного друга Гергарда Вильгельма фон Рейтерна, с которым поэт познакомился в далеком 1826 году в Эмсе. Как будто повторилась история с Машей, но только на первый взгляд. Познакомились будущие супруги в 1832 году, когда девочке было 13 лет. Поэт произвел на нее большое впечатление. Жуковский очень редко виделся с семьей друга - раз в несколько лет, когда сопровождал своего венценосного воспитанника, путешествующего по Европе. Когда же в 1839 году он приехал в замок фон Рейтерна, то был потрясен. 'Дочь Рейтерна, 19 лет, была предо мною точно райское видение, которым я любовался от полноты души... Мне было жаль себя; смотря на нее и чувствуя, что молодость сердца была еще вся со мною; я горевал, что молодость жизни миновалась и что мне надобно проходить равнодушно мимо того, чему бы душа могла предаться со всем неистощенным жаром своим... Это были два вечера грустного счастья. И всякий раз, когда ее глаза поднимались на меня от работы (которую она держала в руках) в этих глазах был взгляд невыразимый, который прямо вливался в глубину души... Этот взгляд говорил мне правду, о которой я не смел и мечтать'. А может быть, вспомнилось последнее Машино напутствие: 'Женись, Жуковский! Это единственное, чего тебе недостает, чтобы быть совершенным!'? Во всяком случае, после долгих размышлений и колебаний он объяснился с Рейтерном. Ему было отказано. Пока...
Жуковский не обременял семью визитами. Лишь год спустя он вновь вернулся к этому разговору и услышал в ответ: 'Все зависит от решения дочери'.
Любовь, надежды, мечты наполнили сердце Василия Андреевича радостью и восторженным удивлением: 'Вся моя личная жизнь помолодела'. Это заметили и друзья. 'Он сохранил себя лучше нас. Я нашел его моложе себя, а он годом старее',- писал Ал. Тургенев в письме.
Объяснение состоялось 3 августа 1840 года. Елизавета была подготовлена отцом к этому разговору. Ее сердце ответило: 'Да!' Жуковский в письме к родным не сдерживает чувств: 'Она любит меня так, как будто я был молодой человек'. Друзья и близкие радовались за поэта: 'Подруга его, кажется, искренне любит его'.
Восхищала друзей и невеста. Долли Фикельмон очарована ею: 'Прелестна, ангел Гольбейна. Один из этих средневековых образов: белокурая, строгая и нежная, задумчивая и столь чистосердечная, что она как бы и не принадлежит здешнему миру'. 'Не принадлежит здешнему миру...' Всегда удивляюсь женскому чутью.
Молодые поселились в Дюссельдорфе. Жуковский сам выбирал дом. 'Я убрал этот домишко так удобно, что не могу желать более приятнейшего жилища'. Он счастлив и боится спугнуть счастье. В письме к Елагиной звучит страх сомнения: '...Долго ли продлится блаженный сон? и не дай бог проснуться!'
Пробуждение было скорым. После первых безмятежных недель стало ясно, что Елизавета, воспитанная на Гёте и Шиллере, не готова принять тернии жизни. Вся тяжесть семейное жизни упала на Василия Андреевича. На пятом месяце беременности у Елизаветы произошел выкидыш. Молодая женщина едва осталась жива. Жуковский назвал это 'предисловием моего будущего'.
Болезнь сломала нежную и трепетную Елизавету Евграфовну (так ее величали на русский манер). Ее воля совершенно парализована. Она долгими неделями не поднимается с постели; всегда ровная, спокойная, Елизавета стала задумчивой и замкнутой. 'Семейная жизнь есть школа терпения',успокаивал Жуковский своих друзей. А может быть - себя?
Он ласков и заботлив. Он благоустраивает дом. Он всеми силами борется с отчаянием: 'Не покоем семейной жизни дано мне под старость наслаждаться; беспрестанными же, всякую душевную жизнь разрушающими страданиями бедной жены моей уничтожается всякое семейное счастие... Крест мой нелегок, иногда тяжел до упаду...'
Рождение детей, Александра в 1842 году и Павла в 1845-м, еще больше подорвало здоровье жены. Тяжелое нервное заболевание не оставляло надежд. А дети растут. Ими надо заниматься. Жуковский посвящает им все свободное время. Но его собственные силы таяли с каждым днем. Он почти ослеп. Последнее горькое известие о смерти любимого Гоголя ускорило конец. Жуковский спокойно готовился к смерти. Своему камердинеру Василию наказал: 'Ты, когда я умру, положи мне сейчас же на глаза по гульдену и подвяжи рот; я не хочу, чтобы меня боялись мертвого'.
