— Ага!.. Чего они ржут там?
— Сахаров смешит, весело ему… Сальери!
— Ну уж нет! Сальери — Мариенгоф! — вспомнил Есенин разговор в его «Калоше». — А Сахаров правда любит меня!
— А что же он топит тебя, Сережа? В вине топит! У меня всегда сердце замирает при его появлении… Я не отношу его к числу твоих прихлебателей, он неглуп, а благодаря своей хитрости даже кажется умным… Он чувствует литературу, язык… Но, Сергей, Сахаров как никто умеет уговорить тебя зайти в ресторан или куда-нибудь в пивную… Вот тебе доказательство — сегодня! Ты же сколько держался, а он появился — и пошло-поехало!.. — Все это Бениславская выпалила, как давно наболевшее. Зрачки ее карих глаз смотрели по-прокурорски строго. Она глядела на Есенина и будто угадывала его сомнения и тревогу.
— Галя, ты нас-то-я-ща-я! Ты большой человек! Ты ясновидящая! — сказал он с восторгом. Придвинувшись к девушке поближе, Сергей стал торопливо давать указания, с тревогой поглядывая в сторону Сахарова, словно тот мог услышать его.
— У Сашки мой архив… он у него в Питере. Много всего… Так вот… стали рукописи пропадать! Ты, Галя, от Сахарова все забери, привези сюда, и больше Сашке ничего не давать!
— Все сделаю, Сережа! — Она благодарно и в то же время с грустью взглянула на него. — Ты же знаешь, в отношении стихов и рукописей твои распоряжения для меня — закон! Вставай, пойдем, а то, я вижу, Сахаров уже не смеется и все зыркает на меня…
— Да пошел он на хер! — пьяно засмеялся Есенин и поцеловал Галю в губы. — Я ему за тебя морду набью, если хочешь… — Он поднялся и направился к Сахарову.
— Сережа! Сережа! Ты с ума сошел! Умоляю, не надо! — Бениславская вцепилась в его рукав.
— Ладно! — добродушно рассмеялся Сергей. — «Так и быть, пощажу ради праздника — помилую!» — громко прочитал он из «Песни про купца Калашникова».
Когда они вчетвером дошли наконец до Тверской, Есенин вдруг закричал:
— Смотрите! Смотрите! Беспризорники воюют с Москвой!
Целая орава беспризорников, остановив за колеса коляску «лихача» с сидящей в ней нарядно одетой женщиной, перекрыли движение на Тверской. В лохмотьях, грязные, они толкали и опрокидывали все на своем пути. Прохожие шарахались в стороны, торговки были в панике. Милиционер со свистком беспомощно гонялся за беспризорниками, но куда там!.. Есенин высвободился из цепких Галиных рук и бросился к ним, продолжая выкрикивать: «Вот черти! Никого не боятся! Вот это сила! Вырастут — попробуй справиться с ними! Государство в государстве!» Глаза его горели восторгом. Засунув пальцы в рот, он пронзительно свистнул и, сорвав с головы шляпу, запел во все горло:
— Сергей, не надо, прошу тебя! — снова уцепилась за его рукав Галя, оттаскивая Есенина от беспризорников.
— Пусть поет… Что плохого? — хитро улыбаясь, вмешался Сахаров.
— Да он же пьяный! — обрушилась на него Галя. — В милицию заберут! А вы, как всегда, в стороне! Катя, останови извозчика!
— Это гимн беспризорников! Я петь с ними хочу! — вырывался Есенин, но Бениславская вцепилась в него мертвой хваткой, и ничто не могло остановить ее.
— Сергей, едем домой! — умоляла она, затаскивая Есенина в коляску. — Мы дома споем этот гимн!.. Вина возьмем и петь будем! Катя, помоги!
Катя с Сахаровым стали подталкивать Есенина, и он сдался. Когда пролетка тронулась, он поднялся во весь рост и, сорвав с головы шляпу, кинул ее беспризорникам:
— Дарю! Родные мои! Носите на здоровье! — Голос его осекся от подступивших слез. Он плюхнулся на сиденье и снова запел, не стыдясь своих слез: «Вот умру я, умру, похоронят меня, и никто… где могилка моя».
Августа Миклашевская, тихая женщина с грустными глазами, актриса таировского театра, как и все актеры, подрабатывала на жизнь случайными выступлениями в сборных концертах, благо у нее был сильный голос приятного тембра. На сей раз на сцене кабаре «Нерыдай» она пела что-то бесстыдно-шумное. Несколько десятков москвичей в туалетах дореволюционных времен, сидя за столиками, сально пялились на ее стройные ноги, попивая вино, закусывая и вслух отпуская замечания в ее адрес.
Неожиданно в это увеселительное заведение вошел Есенин с букетом цветов и в сопровождении брата Ильи, который с тех пор, как приехал с ним из деревни, ходил за ним по пятам, как преданная собачонка. Есенин устроил его в рыбное училище, но все свободное время тот неотступно оберегал брата, следуя за ним повсюду.
— Здесь она! Вон, на эстраде! Любава моя! — сказал Есенин громко, не обращая внимания на посетителей. — Тихая моя любовь! — выдохнул он, счастливо улыбаясь.
— Ничего себе «тихая» — орет как! — добродушно усмехнулся Илья.
— Это она работает… Артистка, что делать! В жизни она совсем другая… сам увидишь! — заступился Есенин за свою «любаву». — Давай вот тут сядем!
Когда они уселись за свободный столик, поближе к сцене, Илья спросил с тревогой:
— Брат, сегодня пить будешь?
— Нет, братуха… при ней ни за что! — успокоил он Илью.
В это время Миклашевская под аплодисменты закончила свое пение, и Есенин рванулся к эстраде. Он протянул ей цветы и, нежно поцеловав руку, шепнул:
— Августа, вы еще долго?
— Еще один номер и все! — ответила она и, улыбаясь и раскланиваясь на продолжающиеся аплодисменты, убежала за кулисы.
— Кофе, и покрепче! — заказал Есенин подскочившему официанту. — Илья, может, ты выпьешь?
— Окстись, брат, когда это я без тебя пил? С тобой-то и то — чтоб тебе меньше досталось! — обиделся Илья.
На эстраду выскочил бойкий молодой человек и, отыскав глазами в зале сидящего Есенина, весело и звонко объявил:
— Сейчас по нашей просьбе, я надеюсь, прочтет свои стихи недавно вернувшийся из мирового турне, которое он совершил со своей женой — знаменитой босоножкой мадам Дункан, поэт Сергей Есенин! — Он зааплодировал, выразительно глядя в сторону Есенина.
Есенин, возмущенный такой наглой выходкой, встал. Казалось, запахло скандалом. Поднялся со своего места Илья. Но из-за кулис выглянула улыбающаяся Миклашевская, и Есенин остановил брата:
— Ничего, Илья! Хрен с ним!.. Не будем скандалить… Она здесь!
Он подошел к эстраде и легко вскочил на нее.
— Стихов моих захотелось? Остренького… после винца сладенького?! — повернулся он к публике.
Все дружно засмеялись его шутке и зааплодировали.
— Браво, Есенин! «Москву кабацкую»! — раздались голоса.
Есенин посмотрел за кулисы, где Миклашевская о чем-то спорила с конферансье, и, хитро улыбнувшись, начал во весь голос, как обычно, только улыбка не сходила с его лица во время чтения.
