— Значит, я обанкротился, а ты это кафе в «Метрополе» открыл?
Видя, что Есенин не пьян настолько, чтобы полезть в драку, Мариенгоф осмелел.
— Да, с фирменным блюдом «котлеты Мариенгоф», можешь попробовать!
— С удовольствием, Толя! Друг ты мой разлюбезный! С превеликим удовольствием! А то ведь изголодался в деревне, — произнес Есенин с саркастической улыбкой.
— Обслужите поэта Есенина! — властно крикнул Мариенгоф служащим. Видя, с какой покорностью официанты бросились исполнять приказание, Есенин изумленно покачал головой.
— Стало быть, ты теперь полновластный хозяин… и в ассоциации, которую я создал не для этих жуликов, — кивнул он на окружающих, — и в издательстве… везде?! — наивно улыбаясь, поинтересовался Есенин.
— Решение тринадцатой партконференции — дальнейшее развитие НЭПа! Бухаринский лозунг «Обогащайтесь!» — также с улыбкой ответил Мариенгоф.
— А я спутаю твои планы, Мариенгоф! — Есенин хитро прищурился. Откинувшись на спинку стула, он слегка покачивался на нем. — У меня есть юридические права! Авторитет и слава моя тоже что-то значат.
— Да, слава о твоей пьяной выдающейся поэзии по всему миру раскатилась! — согласился Мариенгоф. — Но здесь тебе не Америка и не Европа! Здесь Москва. Лубянка, — произнес он с угрозой, — так что достаточно маленького скандала, и ты можешь…
— Не пугай! — Лицо Есенина побелело. Он скрипнул зубами и медленно произнес, поигрывая желваками: — Я никогда не боялся никакой твари, а тебя и подавно! Запомни — я тебя съем!!! — Он подобрал ноги и, приблизившись вплотную к лицу Мариенгофа, повторил, чеканя каждое слово: — Я!.. тебя!.. съем!..
— Ты не Серый Волк, а я не Красная Шапочка, авось не съешь! — попытался отшутиться Мариенгоф, но почувствовал, как внутри него все похолодело.
Официантка поставила на столик перед Есениным блюдо с котлетами «Мариенгоф».
— Съем! — улыбнулся Есенин, поглядев на тарелку с дымящимися котлетами.
— Ты котлетку мою съешь, Сереженька, а я тебе не по зубам, — острил Мариенгоф.
Есенин встал, ухватил белую скатерть и медленно, даже с какой-то торжественностью, потянул ее на себя. Блюдо с котлетами, приборы, ваза с цветами — все, что было на столе, со звоном полетело на пол.
— История всем воздаст по заслугам, Толя! — Есенин повернулся и пошел к выходу. У двери он обернулся: — А все-таки я тебя съем! — оскалил он зубы в яростной улыбке.
Мариенгоф побледнел.
— Я же сказал, если появится Есенин, сразу вызывать милицию, — сдавленным голосом сказал он подошедшим официантам. — Убирайте тут живо! А то всех разгоню!
Не глядя на посетителей, он быстро вышел из кафе.
— Ты уснул, что ли, Эдик? — Велинов потрепал Хлысталова за плечо.
— А? — встрепенулся Хлысталов. — Да, задремал малость!
— Пошли, еще попаримся! — предложил Велинов.
— Не могу, Леша, хватит. Что-то нехорошо мне… Поеду-ка я домой! А ты еще останешься? — спросил он, вставая.
— Останусь… Ты не осуждай, Эд! Хочу расслабиться…
— Я не осуждаю, с чего ты взял? Ты только вели шоферу, пусть он отвезет меня.
— Без проблем! Тебя до дома или к Управлению, за твоей «волжанкой»?
— До «волжанки», а там я сам!
Когда Хлысталов оделся, Велинов подошел к нему и крепко обнял:
— Дон Кихот ты мой дорогой! Брось ты Есенина! Не копай больше, береги себя! Ведь все одно, никому ничего не докажешь!
Хлысталов спросил, глядя ему в глаза:
— Слежка — не моя фантазия, а, Леша? Велинов медленно помотал головой и приложил палец к губам:
— Все очень серьезно, Эдик! Очень серьезно!.. Но помни: я твой друг, а… не хрен моржовый! Ты меня понял, полковник?
— Спасибо, друг! Спасибо, генерал, я все понял!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1
КАБАРЕ
В России начиналась осень, но лето упрямо не сдавало свои позиции. И даже в сентябре, после осеннего равноденствия, зной лизал раскаленным языком землю, словно мстя измученным людям за воцарившееся по всей стране безбожие. Но всему приходит конец. Выцветшее небо стало синее и глубже. Влажное душное марево уже не окутывало ночные фонари, и ночная прохлада манила людей на улицы. Скверы, сады и бульвары были заполнены прогуливающейся публикой.
Выйдя из кафе, где он с одним из близких своих приятелей, Александром Сахаровым, выпил изрядное количество бутылок вина, несмотря на протесты Кати и Бениславской, Есенин предложил подышать свежим воздухом — прогуляться по Тверскому бульвару. Сдвинув на затылок свою заграничную серую шляпу и приняв ухарский вид, он, слегка пошатываясь, пошел, подхватив Бениславскую под руку.
— Галя, друг ты мне? Скажи, друг?.. — пьяно куражился Есенин.
В его словах звучала фальшь. Любящие обладают каким-то сверхъестественным даром угадывать подлинные чувства любимого, а Бениславская любила… преданно и безнадежно.
— Ты сам знаешь, Сережа. Зачем спрашивать? — ответила она и опустила голову.
— А если друг, помоги мне выкарабкаться… от… — Есенин постучал себя в грудь кулаком. — … Помоги расстаться с Дункан.
— Сережа, может, ты сам себя обманываешь? — ответила она, не поднимая глаз. — И бесишься ты потому, что сам себе не хочешь признаться, что любишь Айседору!
Есенин вздрогнул и удивленно посмотрел на Галю. Покачав головой, он с жаром заговорил:
— Нет и нет! Там для меня конец! Совсем конец! К Дункан уже ничего нет и не может быть! — Увидев свободную скамейку, он направился к ней и, усевшись, развязал галстук и рванул, задыхаясь, ворот рубашки. — Да, была страсть и прошла… Пусто, понимаешь, совсем пусто. — Он обнял Бениславскую за плечи, когда та села рядом. — Галя, я тебе лгать не стану!.. Ничего там нет для меня, и спасать оттуда надо, а не толкать обратно!
— Господи! Хоть бы встретилась другая женщина и вскружила бы тебе голову как следует!.. Может, это тебя спасет! — Бениславская произнесла это безучастно и затем вскинула на Есенина свои карие глаза, полные горького упрека — ведь не дал он ей того единственного, того настоящего, чего она ждала от него: любви в ответ на свою любовь!
Между женщиной, которая призналась в своем чувстве мужчине, и этим мужчиной все становится накаленным и опасным, даже воздух. Есенин почувствовал, как затрепетала Бениславская, и убрал с ее плеча руку.
— Правильно! — засмеялся он. — Клин клином!.. А где Сахаров с Катькой? — переменил он тему разговора, оглядывая прохожих.
— Они вперед ушли… Вон, видишь?..
