Получив в кассе солидную сумму, Есенин с благодарностью и тревогой подумал о Берзинь: «С ума сошла баба! Ребенка от меня хочет рожать!.. Странные все-таки эти еврейки, и знают ведь, что не женюсь». Он вспомнил о Вольпин, что недавно родила сына. Остановив извозчика и усевшись в пролетку, бросил по привычке: «На Пречистенку!» — и тут же спохватился, вспомнив, что с Айседорой все кончено: «Нет, на Брюсовский! Давай, отец, гони!»
На душе у Есенина было легко. Во-первых, он чувствовал себя уверенно, когда в кармане у него были деньги, и он уже рассчитал, что часть он пошлет родителям в деревню, сестрам оставит, да и сам в дороге не будет жаться. Во-вторых, радовала сама предстоящая поездка. Пролетка неслась по Садовому кольцу. Весело поглядывая по сторонам, Есенин увидел спешащую по тротуару Миклашевскую.
— Стой, отец! — схватил Есенин извозчика за плечо. — Я сейчас, ты жди! — крикнул он, выскакивая на ходу. Он подбежал к Миклашевской и схватил ее за руку. — Августовская прохлада! Гутя!
— Как вы меня напугали, Сергей! — схватилась за сердце Миклашевская и укоризненно посмотрела ему в глаза. Сделав капризное лицо, чуть приоткрыв рот и слегка вытянув губы, как будто хотела его поцеловать, она выдернула руку: — Вот всегда вы так! Я даже боюсь вас!
«Ты не меня боишься, бедняжка! — подумал Есенин. — Ты просто боишься жизни!»
— Давайте пройдемся немного! — Он махнул рукой извозчику, чтобы тот следовал за ними. — Кстати! Вот вам «Москва кабацкая» — уже давно ношу с собой. — Он достал из нагрудного кармана небольшую книжицу. Миклашевская, открыв титульный лист, увидела надпись: «Милой Августе Леонидовне со всеми нежными чувствами, выраженными здесь». — Как вы, Гутя? Были у Мейерхольда? Я ему о вас говорил… — После памятной премьеры в театре «Острые углы» они вновь перешли на «вы».
— Нет, я не смогла! Спасибо вам! — ответила Миклашевская, пряча в сумочку подаренную книжку. — Ничего, я устроилась на сезон в Московский театр сатиры. Кроме того, концерты: выезжаю в разные подмосковные города…
— Танго «Апаш» танцуете? — улыбнулся Есенин.
— Нет! Все партнеры отказываются танцевать после вас! — пошутила Августа. — Если честно, я и сама не хочу! — искренне призналась она. — Я теперь одна его танцую, как Дункан, с шарфом.
Есенин шел рядом, изредка поглядывая на Миклашевскую, и думал: «Гутя! Гутя! Прожил с тобой в мечтах прекрасные мгновения! А в жизни?..» После недавней близости с Берзинь, которая больше походила на животную страсть, а не на возвышенную любовь, Миклашевская казалась ему воплощением самой добродетели и чистоты.
прочел Есенин и вздохнул, с любовью глядя на Миклашевскую.
— Это новое стихотворение? Прочтите до конца, — попросила Августа.
— Оно есть в этом сборнике! Сами прочтете на досуге!.. Гутя! Я еду в Баку. Поедемте со мной! А хотите, в Туркестан: он давно меня манит! — Есенин остановился, с надеждой глядя на Августу, но та испуганно покачала головой:
— Что вы, Сережа? Я не могу! У меня контракт: я репетирую каждый день, и потом, у меня ребенок… Простите!
— Нет, это вы меня простите, — с сожалением сказал Есенин. — Садитесь, я подвезу вас, — кивнул он на пролетку. По дороге, остановив извозчика у цветочного магазина, Есенин купил ей огромную корзину хризантем. У подъезда дома Есенин, склонясь, поцеловал Миклашевской руку, а она нежно погладила его вьющиеся волосы.
— Берегите себя, Сергей!.. Не пейте!.. Вы такой хороший! — крикнула она ему вслед, когда Есенин уже садился в пролетку.
— Прощай, моя августовская прохлада! Моя жизнь, что былой не была! — крикнул он в ответ.
Августа долго смотрела вслед пролетке, увозившей Есенина, и заплакала, вдыхая аромат осенних цветов.
Глава 6
ПОЕЗДКА НА КАВКАЗ
Прибыв в Баку, Есенин остановился в самой лучшей гостинице «Новая Европа». Идя с чемоданом по коридору, он неожиданно нос к носу столкнулся с Блюмкиным. Отношения после встречи с Троцким в Кремле у них не заладились, и Блюмкин затаил злобу на Есенина. Но сейчас он радостно воскликнул:
— Ба! Есенин собственной персоной! Ты как здесь? — Он обнял Сергея, как старого друга.
— По приглашению ЦК Азербайджана! — Есенин даже растерялся от неожиданности. — Лично Чагин Петр Иванович в Москве был, вот пригласил…
— Пили, что ли, вместе? — понимающе подмигнул ему Блюмкин и засмеялся.
— Не без этого, — уклончиво ответил Сергей. — На вечеринке у Качалова.
Блюмкин отступил на шаг и оценивающе поглядел на Есенина.
— Так-так… такие, значит, дела? — Оглянувшись по сторонам, он сказал, понизив голос: — Хочу сразу предупредить: я здесь под конспиративной фамилией. «Исаков». Понял, Сергун?
— Чего не понять, Яков, — пожал Есенин плечами, — ты же член компартии Ирана и, должно, выполняешь какое-то задание, так?
— Все правильно понял, поэт, и об этом ни гу-гу! — проговорил Блюмкин с угрозой. — А то ты знаешь: для меня своя голова полушка, а чужая шейка — копейка! — Он захохотал, довольный, что напугал Есенина. — Бросай свой чемодан, пойдем обедать!
— Хорошо, товарищ Блю… тьфу, Исаков! Переоденусь и спущусь в ресторан!
— Давай, я жду! — Блюмкин зашагал по коридору, напевая на ходу: «Это есть наш последний и решительный бой! С Интернационалом воспрянет сброд людской».
Есенин, поглядев ему вслед, зябко передернул плечами и вошел в номер.
В ресторане Блюмкин, уже сильно опьяневший, сидел за столиком с какой-то девицей. Увидев вошедшего в зал Есенина, недовольно протянул:
— Долго ты! Как баба копаешься! Ну, знакомься: моя жена Елена Яковлевна, прошу любить и жаловать! — Он пьяно улыбнулся и подмигнул Есенину.
Сергея начало тихо бесить от наглой бесцеремонности Якова. Случись такое в Москве, он бы сразу осадил Блюмкина. Но сейчас сдержался.
«Слава богу, что я трезвый, а то… схлопотал бы Яша бутылкой по башке!» — усмехнулся про себя Есенин и, улыбнувшись девице, сымпровизировал:
— Вы Елена, дочь Якова и жена Якова Исакова? Вы прекрасная Юдифь, а он ваш Олоферн? — Блюмкин, наверное, знал историю про Юдифь и Олоферна, а может, просто где-нибудь видел знаменитую картину — «Юдифь отрубает голову Олоферну», а потому есенинская шутка ему не понравилась.
— Говори, да не заговаривайся! Лучше пей! — Он зло посмотрел на поэта налитыми кровью глазами и налил всем по полному бокалу вина. — Я на днях уезжаю в Иран! Ну! За мировую революцию! — провозгласил Блюмкин, поднимая бокал. — «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». — Выпив залпом вино, он уставился на Есенина, кивая на его бокал, стоявший нетронутым:
— Ты чего? А?.. «Мировой пожар в крови! Господи, благослови!» Сам же написал…
— Я не буду пить, Яков, — решительно отодвинул свой бокал Есенин, расплескивая вино на скатерть. — У меня через несколько часов встреча с Вардиным Илларионом Виссарионовичем.
