Все подхватили: «Ты не мужчина, не грузин!..»
А Паоло продолжил чистым звонким голосом:
И все пропели последнюю строчку: «Будем гулять мы до зари!»
Табидзе выскочил из-за стола с криком «асса!» и пустился в пляс. Музыканты подхватили:
— Асса, Тициан! Асса!
Есенин тоже вместе со всеми хлопал в такт музыке и азартно кричал:
— Давай, Тициан! Браво, друг! Жги-и-и!! Давай! Эх, ма!
— И ты тоже пляши, Сергей! — крикнул ему Вардин.
— А удобно? — спросил Есенин.
— Ты гость, тебе все можно! Пляши!
И Есенин не утерпел. Он выскочил в круг перед Табидзе и, размахивая руками, перебирая ногами, стал ловко подражать ему. Все одобрительно засмеялись.
— Асса! Асса! Давай, Сергей! — подбадривали они Есенина. — Не уступай Сакартвело, Есенин!
Закончив танец, оба поэта троекратно обнялись, похлопывая друг друга по спине:
— Браво, Есенин! Ты настоящий джигит! — радовался Тициан.
— От джигита слышу! Спасибо, брат! Хочу сказать тост, можно? — обратился он к Вардину, и тот постучал ножом по бокалу, прося тишины.
Когда вино было налито, Есенин поднял бокал:
— Дорогие друзья, братья! Я хочу выпить за великую и прекрасную Грузию, за ее гордый и смелый народ! За его гениальных поэтов и художников! За его красивые песни, за его доброту и гостеприимство! За вас, мои друзья! — обратился он к каждому. — Паоло! Тициан! Георгий! Илларион Виссарионович! За вас! — Он выпил и перевернул бокал, показывая, что не оставил ни капли.
В ответ все воскликнули: «За Есенина! За великую Россию!» — и, выпив, разбили свои бокалы, побросав их на пол:
— На счастье! На счастье! На счастье!
Странное дело: в Москве, выпивая бутылку вина, Есенин быстро хмелел, становился мрачным и агрессивным. Любой косой взгляд, любое замечание в его адрес вызывали в нем бешенство, и любое застолье в конце концов заканчивалось скандалом: дракой, битьем посуды и стекол… Видимо, атмосфера злобы и зависти, витавшая вокруг него, делала свое черное дело: свора лицемеров и откровенных провокаторов, следовавших за ним повсюду, постоянно бередила его душевные раны, вынуждая ненавидеть эту шайку недочеловеков. Здесь же, среди своих грузинских собратьев — вольных поэтов, он не чувствовал ни зависти, ни высокомерия с их стороны. Только восторг и дружеская забота, и самое главное — искренность! Постоянное внимание к нему участников застолья, а может, и обилие стихов, прочитанных в эту ночь, не давало ему пьянеть, потому что Есенин всегда трезвел, когда читал их. Есенин выдержал все тосты своих новых друзей и оставался на ногах, чем вызвал у них немалое уважение.
Ранним утром поэты, слегка пошатываясь, уселись в пролетку и тронулись по Тифлису. Яркое южное солнце вставало из-за гор. Дворники длинными метлами сметали опавшие листья с булыжной мостовой. Женщины с бидонами за плечами кричали протяжно: «Мацо-о-они, мацо-о-они!» Голуби стаями взмывали в небо.
Задремавший было Есенин спросил, поглядев по сторонам хмельным взглядом:
— Куда мы теперь?
— В Ортачалы, друг! Хаши будем кушать!
При упоминании о еде Есенина замутило:
— Какие хаши, и так тяжело! О-о-о! Того гляди, пузо лопнет!
Табидзе, который тоже чувствовал себя не лучше, произнес торжественно:
— Дорогой, хаши — лучшее средство от похмелья! Покушаешь хаши — как рукой все снимет! Верно говорю, Паоло?
— Верно, верно! — мрачно отозвался тот. — Только скорей бы! Что он тащится, как каракатица!
— Эй! — толкнул Табидзе извозчика в спину. — Tы что, вай ме, заснул? Не видишь, кого везешь? Гони быстро в Ортачалы! А то рэзать будем, рэзать! — Он схватился за кинжал. Извозчик испугался и стал нахлестывать лошадь, но та лишь раздраженно отмахивалась хвостом и не прибавила ни шагу. Все добродушно рассмеялись.
— А Вардин где? — спросил Есенин, заметив, что с ними нет тамады.
— Совещание у него: вечером будет. Обещал! — ответил дремавший Леонидзе.
— Какое совещание после всего? — удивился Есенин.
— Батоно Илларион опытный… партиец. И пил он мало, я видел, — не поднимая головы, продолжал Леонидзе. — Большой человек! Светлая голова, мудрые мысли! Просил показать тебе весь Тифлис.
Паоло Яшвили, нетерпеливо ерзая на сиденье, сказал:
— Хаши поедим, дорогой, и — в наши серные бани! Это восьмое чудо света! Будто заново родишься, Сергей, брат!
— Про серные бани я слыхал от Вардина.
— Когда ты говоришь «Вардин», я не сразу понимаю, о ком ты… — засмеялся Табидзе. — Это он у вас в Москве Вардин, а здесь, в Тифлисе, он Мгеладзе. Мгеладзе Илларион. Вардин — его псевдоним, как у Джугашвили — Сталин. Революционеры большие, им так положено!
— Они даже похожи! — улыбнулся Есенин. — Трубку курят, усы у обоих!
— Ну, усы почти все грузины носят, как кепки! — засмеялся Тициан. — Все, приехали! Расплатись, Паоло! Осторожно вылезай, Сергей!
Поддерживаемый друзьями, Есенин вылез из коляски и, обнявшись с Тицианом Табидзе, вошел в хашную. Крепкий запах какого-то варева из кипящего котла ударил ему в нос. Есенин покрутил головой.
— Гамарджоба! Гамарджоба! — поздоровались все с хозяином.
— Гамарджоба! — еле выговорил Есенин. Он уже знал несколько грузинских слов и с радостью вставлял их где можно.
— Хозяин, хаши всем, живо! — скомандовал Паоло, подходя к котлу. — Видишь, гость у нас из России: великий поэт, Есенин его зовут!
Хозяин кланялся, добродушно улыбаясь:
— Гамарджоба, Есенин! Гамарджоба, Паоло, Тициан, Георгий! Проходите, гости дорогие! Придется немножко обождать! Хаши только закипели!
— Как ты можешь, кацо?! — возмутился Яшвили. — Такие люди к тебе пришли, а ты? «Хаши только закипели!» — Он сорвал с головы кепку и швырнул в котел. — Может, скорее закипит!
Этот жест, выражающий настоящий грузинский темперамент, был высоко оценен поэтами:
— Вах! Паоло! Ц-ц-ц! — зацокали они языками.
— Здорово! — воскликнул Есенин. — Я тоже люблю выкомаривать нечто подобное! Браво, Паша!
— Уже сварились хаши, Паоло! Готово! — быстро проговорил хозяин, доставая из котла кепку. —
