больше! Он чаще опекал Есенина…
— Да, Иосиф Виссарионович! — подтвердил Чагин. — Есенин выздоровел! Кавказское гостеприимство пошло ему на пользу… Жаль, он уехал. В Москву вызвали. Готовится к изданию полное собрание его стихов. Ему ведь недавно тридцать исполнилось!
Сталин недовольно поморщился.
— Почему раньше не поставили в известность, товарищ Чагин? Такому поэту надо было… всенародный юбилей устроить! Может, еще не поздно? Вы продумайте этот вопрос. Он где сейчас? В Москве?
— По моим сведениям, спешно уехал в Ленинград…
— В чем причина спешки? Дзержинский напугал?
— Скорее всего, от молодой жены, Иосиф Виссарионович, — засмеялся Чагин. — Он ведь женился на внучке Толстого…
— Льва Толстого?
— Да. Софья Андреевна Толстая…
Сталин тоже улыбнулся.
— Ну, если внучка красотой в деда пошла… я бы тоже сбежал. Согласитесь, друзья, каждый день глядеться в «зеркало русской революции»… Вах!.. Ну что ж, продолжите шефство над Есениным в Ленинграде!
Киров с Чагиным переглянулись.
— Каким образом, Иосиф Виссарионович?
— Сергей Миронович, есть решение ЦК. Мы посылаем вас в Ленинград первым секретарем губкома партии вместо Зиновьева. А вас, товарищ Чагин, — редактором «Ленинградской правды».
Киров от неожиданности встал. Поднялся и Чагин.
— Поздравляю вас, товарищи! — хитро улыбнулся Сталин.
— Иосиф Виссарионович, а как же оппозиция? Съезд? В регламенте заявлен еще отчетный доклад Каменева? — недоумевал Киров, преданно глядя на Сталина.
— А мы просто снимем его доклад… и все! Все! Демократия большинства! Мы не можем позволить, чтобы бой с оппозицией принял неуправляемый характер! Сразу после съезда, на закрытом пленуме ЦК, и Зиновьев… и Каменев… не будут избраны в ЦК нашей партии… Я так думаю…
Но оппозиция тоже не дремала. Собравшись на квартире Каменева, Троцкий с Зиновьевым грызлись, как пауки в банке.
— Я сам, слышите, сам просил освободить меня от обязанностей председателя Реввоенсовета.
— Вы капитулировали, Лев Давидович! — бросил ему в лицо Зиновьев.
— А что, мне надо было дожидаться, когда дадут пинка под жопу? А вы сами! Вы двое! — ткнул он пальцем в Каменева с Зиновьевым. — Требовали на январском пленуме моего исключения из партии… И теперь я никто… Сталин даже лишил меня моего законного места в истории Октябрьского переворота… как будто не я создал и руководил петроградским военно-революционным комитетом! А вы! Вы аплодировали, Григорий Евсеевич! — брызгал слюной Троцкий.
— А как нам было реагировать, — взъярился Зиновьев, — если вы в своих «Уроках Октября» обосрали нас с Каменевым?.. Забыли? Я напомню: «Накануне Октябрьского переворота Зиновьев и Каменев были против восстания и растрепали об этом в эсеровской газете». А? Чьи это слова?
— Григорий Евсеич, успокойтесь! Так мы черт-те до чего договоримся. Все мы хороши! Не об этом сейчас надо думать, — укоризненно сказал Каменев.
Но Троцкий не унимался.
— Григорий Евсеич, ответьте прямо! Моя статья, о которой вы сейчас сказали, — это была моя роковая ошибка? Вы так считаете?
— Боже ж мой, Лев Давидович, это борьба за власть, и в этой борьбе оправданы любые средства. Теперь я вижу, ваш разгром значительно ослабил наши позиции, — с досадой ответил Зиновьев.
— Прекратите сейчас же, товарищи! — стукнул ладонью по столу Каменев. — Поймите, от нашей междоусобицы выиграет только Сталин! Надо прекратить взаимные обвинения, объединиться против альянса Сталина с Бухариным и двадцать восьмого — двадцать девятого дать бой на съезде! Что вы скажете, Лев Давидович?
— Боюсь, что мы опоздали, Лев Борисович, — задумчиво ответил Троцкий. — Что бы вы ни говорили в своих выступлениях, ни вы, ни Григорий Евсеевич не слышите или не хотите слышать голоса делегатов! А в зале их большинство! И они орут: «Ста-лин! Да здравствует Сталин!..» Я думаю, если растущий антисемитизм ЦК — подчеркиваю: антисемитизм ЦК — захлестнет делегатов съезда, никакой Коминтерн вам не поможет. Сталин спокойно разделается и с Зиновьевым, и с Каменевым… Со мной он уже разделался, — горько добавил Троцкий, — с вашей помощью.
Постучав, вошла жена Каменева.
— Левушка… там к Григорию Евсеевичу по срочному делу…
Зиновьев вышел в прихожую.
Троцкий поднялся и обнял Каменеву.
— Здравствуй, сестра! Как здоровье, как дети?..
— Все хорошо… Ты как, Левушка?.. Родной, не бери в голову… Все обойдется… Ну, я не буду мешать… Еще чаю принести?
— Покрепче, если можно…
Каменева кивнула и вышла.
И тут же влетел побледневший Зиновьев.
— Что с тобой? На тебе лица нет, — спросил, пятясь, Каменев.
— Этого не хватало… Черт! Черт! Черт! Надо же! В такой момент! — Губы его тряслись, глаза были полны ужаса.
— Что еще случилось? — спросил Троцкий.
В дверь постучала Каменева: «Чай готов!»
— Погоди с чаем, Роза! — раздраженно крикнул Каменев.
— Без паники, товарищи! Ну! Говори! — скомандовал Троцкий.
Но Зиновьев сел на диван и схватился за голову.
— Не было печали, так черти накачали! — причитал он.
— Хватит выть как баба! — взвизгнул Каменев.
— Это я баба?.. Вы видели? Нет, вы слышали? — воздел к небу руки Зиновьев. — Ах ты, жопа толстая!.. Ты какую телеграмму в семнадцатом году посылал на имя Михаила Романова?.. Что рот раззявил? Язык отнялся? Посылал после Февральской революции из Ачинска поздравление великому князю Михаилу, а? Потс! Как первому гражданину России, твою мать!
— Что за телеграмма? — зло спросил Троцкий.
— А это вы у этого мудака спросите! Мой бог, и это в такой момент!
— Григорий Евсеич, прекратите лаяться, как биндюжник, жена услышит, — умоляюще сложил руки Каменев. — Ну, посылал — не посылал, когда это было и какое это теперь имеет значение?!
— Нет, я не могу! — шлепнул себя по ляжкам Зиновьев. — Да сейчас даже ерунда может сыграть решающую роль… Лев Давидович, объясните этому мудаку, что эта телеграмма, если она попадет в руки Сталина, будет бубновым тузом против нас!
— Лев Борисович, это правда? — нахмурился Троцкий.
— Я не помню точно… Я был в ссылке, там, в Ачинске, кажется, был банкет…
— Вы слышали? Банкет он помнит, потс! — опять ругнулся Зиновьев.
— И на этом собрании несколько граждан послали телеграмму на имя Михаила Романова, и все!
— И этого ему мало! — иронично заметил Зиновьев.
— Перестаньте ерничать, Григорий Евсеич!
Троцкий молча походил по комнате, что-то лихорадочно соображая.
— Так! Откуда всплыла эта телеграмма?
— Приходил мой человек из Госиздата. Там пьяный Есенин похвалялся, что у него сохранилась эта
