«Я знаю, какая тоска грызет тебя и толкает на опасные поиски того, что должно изгнать дьявола, которому ты продал свою душу». Есенин с ненавистью поглядел в сторону купе, где осталась Дункан. «Эх Серега, Серега… несчастный ты странник… жаждешь поклониться святыне, которой, может, и не существует вовсе? К чему стремишься ты? Не знаешь! Да и никто не знает! А может, ты ищешь Истину и Свободу? И на мгновенье тебе почудилось, что любовь к Дункан принесет тебе это вожделенное освобождение? Да!.. Да!.. Твой утомленный дух искал покоя в объятиях этой женщины, но, не найдя его, ты эту женщину возненавидел!
Как же ты беспощаден, Сергун!.. Да, я беспощаден к ним, потому что беспощаден к самому себе!» Есенин зло улыбнулся. Погасив в пепельнице папиросу, взъерошил волосы и решительным шагом направился в купе.
В Москве был жаркий летний день, наполненный солнечным светом, когда, устало пыхтя после долгого пути, поезд подходил к перрону. Среди шумной толпы встречающих белели фартуки носильщиков, стоявших каждый супротив «своего» вагона. Первое, что услышали Дункан и Есенин, появившись в тамбуре вагона, это хрипловатый голос рубаки Первой Конной, Ивана Приблудного:
— Е-се-нин! Е-се-нин! Е-се-нин! — орал он во всю глотку.
— Се-ре-жа! Се-ре-жа! Се-ре-жа! — вторила ему звонким голосом сестра Катя.
Есенин счастливо улыбался. «А в Америке… да и в Европе встречающие кричали: «Дункан! Дункан!»» — отметил про себя Сергей. Об этом, видимо, подумала и Айседора, потому что лицо ее было грустным, а губы растянулись в снисходительной улыбке, когда она увидела встречающего ее Шнейдера. Легко спрыгнув с подножки, Есенин галантно подал руку Айседоре, помог ей спуститься и хотел было броситься к сестре, стоящей под руку с Наседкиным, но Дункан, мягко, но властно взяв мужа за руку, привлекла его к себе и серьезно сказала по-английски: «Вот, Илья Ильич, я привезла этого ребенка на его родину, но у меня с ним нет более ничего общего…» Есенин, как всегда, ничего не понял, но голос, каким была произнесена эта короткая фраза, и вытянувшееся от недоумения лицо Шнейдера встревожили его.
— Что она тебе сказала, Ильич? — нахмурился Есенин.
— Она?.. Так… распоряжение по школе, — не сразу нашелся Шнейдер. Есенин обиженно пожал плечами: «Тоже мне, тайны мадридского двора». Возникшую неловкую паузу нарушила Катя. Она бросилась на шею брату, целуя его в обе щеки:
— Сереженька, брат мой… с приездом, родной!
— С приездом, Сергей! — на правах родственника обнял Есенина Наседкин.
Приблудный, видя, что на их компанию обращают внимание встречающие, узнавшие Есенина, театрально встал на колено и продекламировал, как плохой актер провинциального театра:
— Учитель! Перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени!
Есенин шутливо погрозил ему кулаком: «Ваня! Не выступай!»
Иван неуклюже поднялся:
— Право слово, Сергей! Безмерно рад! Теперь ты снова с нами! Командуй!
Есенин широко распахнул руки, словно хотел крепко обнять всех разом, и в их лице — родную свою Россию:
— Родные мои! Дорогие… хорошие!.. Я счастлив! Я дома! — Он смахнул ладонью набежавшие слезы. — Как вы тут… без меня?! Катька, дома как?
В ответ по щекам Кати полились слезы в три ручья:
— Я тебе писала, ты разве не получил? Дом в деревне сгорел!
Есенин оторопело пробормотал:
— Как сгорел? Когда? Родители-то? Что с ними?
— Родители живы, слава богу, успели выскочить… а дом дотла сгорел… еще весной…
Наседкин обнял жену, платком вытирая слезы:
— Ну, полно! Катенька! Все обошлось! И что ты ревешь, нехорошо, люди глядят! Подумают чего…
— Вот так новость, — покачал головой Есенин… — Я не получал этого письма. Где же они живут?
— Отстроились за лето заново, — затараторила Катя, успокаиваясь. — Спасибо тебе, если б не твои деньги, не знали бы, что и делать! Ребята приезжали, помогали, — благодарно обняла она Наседкина.
— А Мариенгоф? Деньги разве не давал?.. Мою долю за кафе и книжную лавку… Ты ходила?
— Я ходила, Сережа, и вот товарищ Шнейдер был у него: никаких денег мы не получили.
Шнейдер, разговаривая в сторонке с Дункан, услышав свою фамилию, обернулся и согласно кивнул головой.
— Ну, сука, погоди! — озверел Есенин. — Вася! Иван! Я хочу его видеть! Я его съем, передайте! Нет, я сам ему скажу все в глаза! Твою мать! Друг херов!
Приблудный с готовностью сжал свои кулачищи:
— Учитель, ты только скажи… Да просто мигни, и я этого Тольку, — он поднял кулак, — только дрист пойдет из Тольки!
Все засмеялись.
— Дело прошлое, Иван, перестань! Черт с ним! — сказал Наседкин примиряющее.
— Сергей Александрович! Сережа! — подбежала запыхавшаяся Галина Бениславская. — Простите, чуть не опоздала!
— Здравствуйте, Галя! Рад вас видеть! — Есенин взял ее за руку. — Спасибо, что пришли встретить!
Почувствовав его крепкое рукопожатие, Галя очаровательно улыбнулась и густо покраснела. Есенин достал из кармана книжечку стихов и протянул ей:
— Вот вам! Берлинское издание… «Исповедь хулигана»! Я потом надпишу…
— Спасибо, Сережа… Сергей Александрович! — исправилась она, заметив ревнивый взгляд Дункан.
— Шнейдер, это кто? — кивнула Дункан в сторону Бениславской.
— А-а-а… это… так, газета «Беднота», товарищ! — как можно деликатнее пояснил Шнейдер. По растерянному лицу мужа и откровенно влюбленному взгляду Бениславской Айседора поняла, что эта «газета «Беднота»» — не просто товарищ!
— Езенин, мы чичаз едем к детям! Школа отдыхайт… Илья Ильич, где они? — Голос ее слегка задрожал.
— В Литвиново с Ирмой, это пятьдесят верст от Москвы, — с готовностью исполнительного чиновника доложил Шнейдер.
— Ти з нами, yes? — взяв себя в руки, требовательно обратилась Айседора к мужу.
Есенин поглядел на своих и, словно почувствовав их поддержку, решительно ответил:
— Ноу! Найн! Не могу, столько дел! В деревню поеду, в Константиново! Вот Катька сказала — наш дом сгорел, надо помочь. А я потом приеду, ты скажешь куда… Шнейдер мне сообщит! — Увидев выгружаемые чемоданы, он закричал носильщикам: — Эй! Эй! Ноу! Вот эти пять чемоданов мои! — Он небрежно пнул их ногой. — Их отдельно поставьте! Иван, проследи… и сумки эти… тоже!
Дункан слегка передернуло при виде хлопочущего над багажом Есенина. Ей очень нелегко было сохранять спокойствие и безмятежность, и только предстоящая забота о школе, о детях заставила ее овладеть собой.
Выйдя в сопровождении носильщиков, нагруженных многочисленными чемоданами, на привокзальную
