— Не хотел из избы сор выносить, да ладно, — продолжал начальник цеха. — А вы делайте вывод: уважают Глеба Артемьевича или нет. Взять хотя бы эти авралы. А они в конце каждого месяца, не говорю уже про декабрь. Побеседовал бы Самсонов с рабочими по душам, поговорил бы с нами, начальниками цехов: так, мол, и так, надо выкрутиться, поднажать… У него же один разговор — план на бочку, и никаких! А чтобы заткнуть рот, платит в тройном размере. Словно это его завод и деньги из его кармана. — Щукин приложил руку к груди: — Разве так можно? Значит, наше рабочее понятие во внимание не принимается? Рвачи мы, что ли, чтобы нашу совесть за рубли покупать?
— Выходит, покупает, — не удержался Измайлов.
— Покупает? — вскинулся Щукин. — Это еще надо посмотреть, кто кого… Послушайте, как ребята приспособились. Не считается с нами Самсонов, вот они и… Если по выходным в тройном размере платят, почему бы не воспользоваться? — Начальник цеха хитро посмотрел на Ракитову: — Вы в то воскресенье заметили, сколько курильщиков стояло у входа в цех?
— Да, — кивнула Ольга Павловна. — Человек пятнадцать. Сказали, что у них перекур.
— Перекур, — усмехнулся Щукин. — На три часа. С дремотой… Если хотите знать, бригады могли дать план еще в пятницу. Уложились бы в срок без всяких выходных. Они, как выяснилось, специально не торопились. Все детали на неделе заготовили, понимаете, фактически работу выполнили, а сделанную продукцию не сдали, припрятали…
— Припрятали? Зачем? — удивился Измайлов.
— Чтобы сдать ее в воскресенье, — пояснил Щукин.
— И что дает такая комбинация? — допытывался прокурор.
— Неужели не понятно? Все очень просто. Если бы готовая продукция была сдана тогда, когда фактически сделана, то рабочие-сдельщики получили бы за нее деньги в одинарном размере. А если они сдадут ту же продукцию в выходной день, то получат в три раза больше…
— Позвольте, — удивилась Ракитова, — я же сама видела в то воскресенье: станки были включены на полную мощность.
— Правильно, — согласился начальник цеха. — Чтобы электричество нагорало. А то ведь догадаются…
— Удивительно, — сказал Измайлов. — Выходит, станки гоняли вхолостую?
— Все предусмотрели… — развел руками Щукин.
— Удивительно, — возмущенно повторил Захар Петрович, — что вы, начальник цеха, зная об этом обмане…
— Не знал! — почти выкрикнул Щукин. — Могу вам дать честное партийное слово! Мне ребята признались только вчера, когда выговор на доске увидели. — Щукин тяжело вздохнул. — Уйду с завода, это точно. Надоело видеть, как у них там все расписано: кого понизить, кого передвинуть, кого повысить. Почему, вы думаете, Пушкарев под самсоновскую дудку пляшет? На замдиректора метит. Вместо Грача…
— А Павел Васильевич? — спросил Измайлов.
— На пенсию собрался. Да и трудно ему. Завод вон как расширили, а годы уже не те… Глеб Артемьевич обещал выхлопотать Грачу персональную пенсию. Теперь понимаете, почему Павел Васильевич выполняет любое распоряжение директора? Служит ему правдой и неправдой… Да, как ушел Благовидов, Самсонов совсем перестал с кем-либо считаться. Толковый был мужик Благовидов, что и говорить!
Измайлов знал, что Благовидов, бывший секретарь парткома, пользовался большим авторитетом на заводе и в городе. Но последние годы часто болел. В начале прошлого года ушел на пенсию. Возможно, если бы не болезнь, Благовидов до сих пор не покинул бы свой пост. Его уважали. С новым секретарем партийной организации Журавлевым Захар Петрович был почти не знаком.
— Вот вы, — обратился вдруг Щукин к Ракитовой, — видели аврал в конце квартала. А у нас в январе этого года такое творилось! По двенадцать часов люди от станка не отходили…
— Почему? — удивилась Ольга Павловна.
— Самсонов рапортовал двадцать восьмого декабря, что есть план. Липа! Не было его. Натянули потом с трудом двадцатого января…
— Это же, очковтирательство! — воскликнула Ольга Павловна. Приписка!
— Называйте, как хотите. Я говорю о факте.
— У меня к вам вопрос, — сказал прокурор.
— Пожалуйста, — откликнулся Щукин.
— Вот вы наблюдали, что творится на заводе…
— Последние полтора года, — уточнил начальник цеха. — Я же говорю, как Благовидов ушел…
— Хорошо, но ведь полтора года — срок приличный! Почему же вы, как член партии, не обратились в горком партии, если уж на заводе не смогли ничего добиться?
— Думал, образуется… А к вам обратился, потому что накопилось, товарищ прокурор. — Щукин некоторое время помолчал, потом добавил: — Как бывает — работаешь, на многое закрываешь глаза, свыкаешься… И в какой-то момент вдруг понимаешь: ведь нельзя так дальше!
— Ага, после выговора, — усмехнулся Захар Петрович.
— Да не в выговоре дело, — отмахнулся Щукин. — Выговор — это так, повод. В конце концов сняли бы его. Через полгода. Совесть моя заговорила. Я ведь рабочий человек. Если не я, то кто же правду скажет?
— Хорошо бы не только здесь, но и на партийном собрании на заводе, заметил Измайлов.
— Скажу, — убежденно сказал начальник цеха. — Все скажу и уйду. На керамический. Потому что теперь нам с Самсоновым не ужиться. Это как пить дать…
Еще долгое время прокурор с помощником, оставшись вдвоем, обсуждали услышанное от Щукина.
— Он раздражен, обижен, — сказал Измайлов. — Может, и сгустил краски. Но все равно вам надо поглубже проверить сообщенные им факты. Особенно о приписках! Разговор с Самсоновым, как я понял, еще впереди. Серьезный разговор.
— Хорошо, Захар Петрович. Между прочим, Щукина рабочие любят. Все, как один, говорят: честный, никогда ничем не воспользовался как начальник цеха и член профкома. Семья у него пять человек, а живут в маленькой двухкомнатной квартире. Уж кто-кто, а он мог отхватить трех- или четырехкомнатную…
Получилось так, что в этот же день у Измайлова состоялся еще один разговор, предметом которого служил машиностроительный завод. Точнее, народный драматический театр при заводе. Разговаривали в горотделе милиции.
— Хорошо устроился этот Бальзатов, — покачал головой майор Никулин. Прямо по Островскому. Недаром, наверное, поставили спектакль «Доходное место». В точку, можно сказать.
Бальзатов был одновременно директором Дворца культуры завода и режиссером театра.
— Что он натворил? — поинтересовался Захар Петрович.
— Под видом реквизита обшивал себя и свою семью. Помните, в прошлом году у них шла пьеса «Мария Стюарт»? На сцене английская королева красовалась в мантии из сатина, зато жена Бальзатова сидела в зале в панбархатном платье. А сынок — в кожаном лайковом пиджаке. Кожа должна была пойти на костюм какого-то герцога. — Никулин усмехнулся: Королевскую знать обкрадывал. Штаны у бедного герцога были из дерматина. Срам да и только.
— Да, — улыбнулся прокурор, — нехорошо они с королевой поступили.
— Но это еще не все, — уже серьезно продолжал майор. — Мебель заказывали. Самую современную — стенки, кресла, тахты. А проводили, как декорации. Эту мебель наши работники ОБХСС обнаружили на квартире Бальзатова и кое-кого из его друзей.
— Так открыто и нагло воровал? — удивился Измайлов.
— Да нет, оформлял, что декорации пришли в негодность. Списывал. По акту. Бальзатов — жох. На все имеются документы. Липовые, конечно… И еще. Вы бывали во Дворце культуры?
— Разумеется.
В этом Дворце выступали приезжие артисты, гастролировал областной драматический театр. Галине иногда удавалось затащить мужа на концерт или спектакль.
— Вы когда-нибудь видели там в буфете икру, апельсины, крабы? — спросил майор.
