Скворцову-Шанявскому. Сам Валерий Платонович не курил.
На листке перекидного календаря было записано: «Жоголь». Он, вероятно, мог сообщить что-нибудь о Скворцове-Шанявском. Вчера по этому номеру телефона никто не отвечал. Игорь Андреевич набрал его снова. Трубку взяла женщина.
— Будьте добры, позовите Леонида Анисимовича, — попросил Чикуров.
Негромкий, надтреснутый, как это бывает у пожилых и больных, голос поинтересовался:
— А кто его спрашивает?
— Следователь прокуратуры Чикуров, — представился Игорь Андреевич.
— Так ведь Леонид Анисимович у вас.
— Где у нас? — не понял Чикуров.
— В прокуратуре города, арестован.
— Кем? Давно?
Но в трубке раздались короткие гудки.
— Вот те на! — присвистнул Игорь Андреевич и после некоторого раздумья позвонил в прокуратуру города.
Там подтвердили, что бывший заместитель директора одного из крупнейших гастрономов столицы Л.А.Жоголь действительно находится под следствием, а дело в производстве у следователя по особо важным делам прокуратуры города Москвы Василия Лукича Огородникова.
Игорь Андреевич тут же набрал номер своего приятеля.
— Привет, товарищ важняк! — весело сказал он, услышав в трубке голос Василия Лукича.
— Здравствуй, Игорек! — Огородников обрадовался другу.
— Ты, кажется, ведёшь дело Жоголя?
— Ну?
— Поделись, за что его привлекли?
— За целый букет…
— На какой стадии дело?
— Через недельку понесу утверждать обвинительное заключение. Между прочим, я тебе рассказывал об этом деле.
— Когда?
— Здрасьте! Помнишь, мы столкнулись на Кузнецком?
— А, кажется, это из-за него ты и попал в фельетон?
— Совершенно верно. Ну а тебе-то для чего Жоголь?
Игорь Андреевич коротко объяснил и сказал, что хотел бы допросить бывшего замдиректора гастронома.
— Это можно. Как раз сегодня я провожу последнюю очную ставку, и Жоголя привезут сюда, в горпрокуратуру. Жду.
Чикуров отправился на Новокузнецкую улицу.
Подследственного должны были доставить через полчаса.
— Эх, перестройка, перестройка, — вздыхал Огородников. — Для одних — надежда! Другие же под видом перемен сводят счёты, топят ближнего, чтобы урвать должность потеплее да зарплату пожирнее. — Он похлопал по внушительной стопке томов уголовного дела. — Как в данном случае… Со временем негусто, так что я самую суть.
— Давай.
— Если ты помнишь, — начал Василий Лукич, — арестовали за взятки директора гастронома Цареградского. Взяли с поличным. Работники магазина все, как один, показали: брал, систематически. А один Цареградский отрицает начисто. Понятно, кому охота на нары? Но я засомневался: уж больно гладенько ложатся обвинения против директора. Да и вёл он себя, по словам подчинённых, не так…
— В каком смысле?
— Ну взять хотя бы предшественника Цареградского, находящегося в данное время в местах не столь отдалённых. Он тоже брал. Причём куда скромнее Цареградского, но, так сказать, отрабатывал взятки. Чтобы облегчить выполнение плана, доставал дефицитные продукты, прикрывал продавцов, если те попадались на обвесе или обсчёте. А Цареградский? Никакого дефицита не выбивал, а план все равно требовал. Когда же нечестного продавца ловили за руку, первым обрушивался с директорской карой: влеплял выговор, выгонял, а то и вовсе передавал материалы в ОБХСС… За что же тогда, спрашивается, он брал оброк?
— И большой? — полюбопытствовал Чикуров.
— По сто рублей с каждого завотделом в неделю, в общей сложности получалось две тысячи в месяц. И, понимаешь, передавались эти деньги как-то странно. Представь себе. Каждый понедельник в одиннадцать утра Цареградский уезжает в торг на совещание. В это же время секретарша директора уходит домой кормить грудного ребёнка. Тут-то в кабинет заходит старший товаровед Ляхов и кладёт в стол Цареградского собранные пятьсот рублей. Причём просьбу о том, чтобы Ляхов стал посредником в передаче взяток, Цареградский почему-то передал старшему товароведу не с глазу на глаз, а через Жоголя. Ну, я тут и насторожился.
— Почему?
— Видишь ли, Цареградский и Ляхов друзья ещё со студенческой скамьи, учились в одной группе. Более того, взял в гастроном Ляхова именно Цареградский. Вернее, выручил. Ляхов ведь болтался без дела, так как незадолго до этого его попёрли с торговой базы.
— За что?
— Пил. Хотя специалист он — каких поискать. Так что вполне естественно было бы Цареградскому самому попросить Ляхова быть посредником. Но Жоголь дал Ляхову строжайшие инструкции, мол, делай вид, что никаких денег по понедельникам ты директору не носишь. Товаровед так и поступал. Ну а раз Цареградский и словом ни разу не обмолвился, значит, все в порядке… Ляхов ещё думал, как ловко все устроил его друг: никто самого факта передачи денег ни разу не видел, потому что не из рук в руки. Короче, стал я копать. Как там в писании, ищущий да обрящет! Вот и мне удалось ухватиться за один кончик…
Зазвонил телефон, Огородников говорил с кем-то несколько минут, а положив трубку, спросил:
— На чем я остановился?
— Как ты ухватился за кончик, — улыбнулся Чикуров.
— Так вот, — продолжал Василий Лукич, — Ляхов утверждал, что двадцать восьмого июля, в девять часов вечера, как только закрылся гастроном, Цареградский позвал его в свой кабинет и потребовал, чтобы завотделами срочно собрали ему тысячу рублей: жену, мол, надо отправить на курорт… Главное, и Жоголь, подтвердил, что видел, как в девять вечера Ляхов вошёл в директорский кабинет. Но о чем шла беседа, Жоголь, естественно, был не в курсе… По словам Ляхова, последнее требование Цареградского переполнило чашу терпения, ведь буквально накануне ему были переданы очередные пятьсот рублей, теперь вот подавай ещё кусок! Короче, возмущённый Ляхов пошёл в милицию и написал заявление. Тридцать первого июля старший товаровед вручил Цареградскому помеченные доблестной милицией тысячу рублей. Директор, не считая, сунул их в бумажник, и тут появились работники ОБХСС с понятыми. Капкан захлопнулся… Но Цареградский уверял, что не мог говорить с Ляховым двадцать восьмого июля у себя в кабинете в девять вечера, так как находился именно в это время в Ленинской библиотеке на вечере поэзии Гумилёва. И подтвердить это могут племянник директора Буримович с женой…
— Родственники, — покачал головой Чикуров. — Могли ведь сговориться.
— Теоретически могли. Но понимаешь, Игорек, таких родственников на нечестное дело не подобьёшь, — заверил Огородников. — Представляешь, бросили в Средневолжске благоустроенную квартиру, перспективную работу и махнули на север Тюмени, в Ямбург…
— Небось за длинным рублём?
— Какое там! Сам Буримович социолог, зарплата чуть-чуть больше, чем на Большой земле, как говорится. А жена его, Анастасия, и вовсе без зарплаты, на общественных началах библиотеку тащит! Словом, фигурально выражаясь, — мечтают, чтобы в их Ямбурге цвели сады! И не просто мечтают, а делом доказывают… Ребята что надо! — Огородников показал большой палец. — И я им верю. А кроме того, показания Цареградского подтвердил и наш известный критик Сильверстов. Читал небось его статьи?
