Одиннадцатый век! И какое высочайшее мастерство! На таких образцах и учился Рублёв. Эта икона составила бы честь любому музею мира. Даже таким, как Британский или Лувр! Один американец, увидев у меня эту икону, с ходу предложил пятьсот тысяч…
— Долларов? — уточнил Ярцев, поражённый такой цифрой.
— Рублей. По золотому курсу. А это куда больше, — пояснил Решилин. — Но я, естественно, отказал. Американец стал набавлять цену. Пришлось сразу поставить точку: я сказал, что национальным достоянием не торгую.
Сумма особенно сильное впечатление произвела на Петра Мартыновича. Он стоял перед иконой в благоговейном молчании.
— Да, — усмехнулся Жоголь. — Сотворил-то её небось какой-нибудь бессребреник. И даже не мог, наверное, представить себе, что когда-то за неё будут давать целое состояние! Интересно, сколько за подобную икону платили в то время?
— Кто знает, — пожал плечами Решилин. — Рублевские иконы, например, шли по двести рублей. Так, во всяком случае, свидетельствует Иосиф Волоцкий
— первый на Руси собиратель икон Рублёва.
— Разница, а! — оглядел присутствующих Жоголь. — Двести рублей и пятьсот тысяч!
— Ну, двести рублей тогда тоже были внушительной суммой. — Глебу захотелось реабилитироваться. — Судя по хозяйственным и торговым документам четырнадцатого века, на них можно было купить целую деревню — с постройками, землёй, угодьями.
Подождав, пока гости вполне насладятся созерцанием иконы, Феодот Несторович, чуть улыбнувшись, произнёс:
— Ну, а теперь, Пётр Мартынович, может, перейдём к работам вашего смиренного ученика?
— Горю нетерпением, — встрепенулся тот. — Хотя насчёт смирения, вы, мягко говоря, несколько преувеличили. Эх, знали бы, сколько шишек на мою голову… — Видя, что Решилин хочет сказать что-то в оправдание, он замахал руками. — Нет-нет, я не в обиде! И вообще не люблю тихонь! В молодости все должно бурлить, переливаться через край.
У каждой картины Феодота Несторовича задерживались подолгу. Художник рассказывал их сюжет, прояснял некоторые детали.
Что поразило Ярцева — небольшие размеры картин. Он представлял себе — по немногим репродукциям в журналах — огромные полотна. Из разговора художника с Петром Мартыновичем Глеб понял, что Решилин работает в стиле древней русской иконописи и миниатюры. Да и выбор тем, персонажей тоже был ограничен этими рамками. Библейские истории, важнейшие моменты из прошлого России.
Пётр Мартынович то и дело повторял: «Изумительно! Превосходно! Потрясающе!»
Но одной картиной он был буквально сражён. Миниатюра изображала прощание двух воинов со своим погибшим в битве при Калке товарищем.
— Как просто и в то же время буквально раздирает душу! — с волнением произнёс Пётр Мартынович. — Нет, вы посмотрите на скорбную фигуру коня! Удивительно! Передать невероятное горе через животное! Слов нет, честное слово! А какая тонкая прорисовочка! А цветовое решение!
— Эх, где бы взять миллион? — со вздохом сказал Жоголь. — Ей-богу, отдал бы не задумываясь.
— И вы, значит, покорены? — радостно повернулся к нему Пётр Мартынович.
— Спрашиваете! Смотрел бы и смотрел. — Жоголь снова вздохнул. — Все прошу Феодота Несторовича, чтобы он уступил мне эту картину. Я даже готов машину продать.
— Лёня, сам знаешь, пустые разговоры, — сказал художник, комкая в руках бороду и думая, видимо, о чем-то своём. — Дело не в деньгах… Я не продам её никогда и никому!
— Знаю, знаю, — улыбнулся Жоголь. — Хоть это отрадно.
— Эх, жаль, что вы не пишете портреты наших знаменитых современников,
— заметил Пётр Мартынович.
— Портреты? — удивился Решилин. — Зачем?
— Так здорово схватываете человеческую сущность! Какие лица! За каждым
— глубокий характер, яркая индивидуальность!
— Нет-нет, — замотал головой художник. — Давно пройденный этап. Пусть уж Илюша Глазунов, у него это выходит. И потом, я согласен с Пабло Пикассо, что фотография в некоторых случаях может выразить лучше, чем живопись. Тем более сейчас есть отличные фотомастера. Техника у них — будь здоров! Им, как говорится, и карты в руки — запечатлевать конкретного человека, конкретный момент, знатных людей, великие стройки. Кстати, это освободило бы художников от сиюминутного, преходящего. Согласитесь, истинная цель творца — вечность, душа, бог!
Пётр Мартынович поспешил согласиться. И вообще он, что называется, смотрел Решилину в рот, ловя каждое его слово.
— Как жаль, что времени уже нет, — расстроился Пётр Мартынович, поглядев на часы. — В полшестого как штык должен быть в министерстве.
— Сто раз успеем, — успокоил его Жоголь.
— Представляете, никак не могу встретиться со старшим инспектором управления, — поделился своими заботами Пётр Мартынович. — То он на заседании, то на совещании комиссии. Кошмар! А у нас строители без дела сидят…
— Обратитесь прямо к Регвольду Тарасовичу, — посоветовал Леонид Анисимович.
— К замминистра?! — округлил глаза Пётр Мартынович. — Бог с вами! Только чтобы записаться к нему на приём, нужно неделю обивать пороги! А у меня завтра кончается командировка.
— Хотите, он примет вас сегодня же? — спросил Жоголь.
— Шутите? — буквально оторопел бывший учитель Решилина.
— Не волнуйтесь, — заверил его Феодот Несторович. — Если Леонид обещает, значит, сделает.
— Не знаю даже, как благодарить! — горячо произнёс Пётр Мартынович, а когда двинулись к дверям, он, оборачиваясь на картины, сказал восхищённо: — Я так рад, так рад, словно вдохнул чистого, целительного воздуха! Нет, не умерло наше истинное русское искусство! Феодот Несторович, вы просто обязаны иметь последователей! Каждый великий мастер должен быть окружён учениками. Чтобы не иссяк божественный поток…
— Слава богу, есть кому передать эстафету, — ответил Решилин. — За двоих-троих я ручаюсь. Вот, кстати, папаша одного из них, — похлопал он по плечу Жоголя. — Правда, Михаил давно у меня не был…
— Как давно? — удивился Леонид Анисимович.
— Месяца полтора не появлялся.
— Полтора?! — Жоголь даже остановился. — Не может быть!
Он переменился в лице. И это все заметили.
— Да-да, — подтвердил художник. — Остальные приезжают регулярно. Я хотел тебе позвонить, но подумал, что неудобно…
— Зря! Надо было позвонить! Понимаешь, Михаил куда-то периодически исчезает. Как-то отсутствовал несколько дней. Каждый раз говорит, что едет к учителю… Но ведь учитель у него один — ты! Значит, врёт? — Леонид Анисимович был в явной растерянности.
— Может, Мишу потянуло на современную живопись? Это не страшно. Надо переболеть модными течениями, — ободрил Жоголя Решилин. — Это — как детская болезнь, никого не минует. Я тоже когда- то…
— Нет-нет, я должен разобраться! — перебил художника Жоголь. — Ох, не нравится мне его болезнь. — Он покачал головой. — Миша последнее время ведёт себя как-то странно. И дружки новые появились, извините, чокнутые несколько. Представляешь, завалились однажды вчетвером среди ночи. Заросшие, в невообразимых лохмотьях. Девчонка с ними — тоже вся обтрёпанная, напялила на себя три свитера, один на другой. И на всех какие-то медальончики, погремушки, амулеты… Жена стала хлопотать, покормила их, предложила помыться в ванне, постели приготовила. А они улеглись на кухне, прямо на полу. Я потом спросил Михаила: кто такие? Сказал, что знакомые. И все.
— Современная молодёжь, — сказал сочувственно Пётр Мартынович. — Забот у них настоящих нет, вот и куражатся. Выдумывают идолов. То в хиппи играют, то в панков…
