В конце концов, все это дело рук ее сына.
Ашур плелся рядом, когда Стужа обходила улицы. Одно за другим, она таскала тела к центру города и складывала аккуратными тесными рядами. Горожанин, солдат или мятежник — ей было все равно. Детей она с особой тщательностью укладывала на руки женщин. Конечно, она не всегда могла определить, где чьи дети и родители, но надеялась, что каким-то образом их души поймут ее поступок. Она взмокла, пока работала, пот стекал ручейками и капал то на холодную губу, то на бесчувственную щеку, то на изогнутую от ужаса бровь.
Когда на улицах не осталось ни одного трупа, она осмотрела прилегающие к городу окрестности и то, что осталось от полей. Некоторые тела были так обожжены, что она с трудом заставляла себя смотреть на них, не то что трогать. И все же, сглотнув подступившую к горлу желчь, она изготовилась, чтобы выполнить свою задачу.
Опасно было вести поиски среди дымящихся руин. Остатки стен грозили упасть при каждом порыве ветра, наполовину рухнувшие стены в любую минуту могли превратиться в западню. Но она ходила здесь с определенной целью. Где-то среди всех этих обугленных камней должно найтись горящее пламя, хотя бы небольшая искра огня, чтобы разжечь погребальный костер.
Тихий, скрипучий треск заставил ее посмотреть наверх. Она отскочила назад, чувствуя, как лицо ее обдало жаром. Одиноко стоявший столб, обгоревший и обуглившийся дочерна, упал на землю. Искры, пепел и дым поднялись плотным, удушливым облаком. Горячий уголек угодил ей на рукав, и она поспешила стряхнуть его с себя.
Где-то в сердцевине бруса тлело небольшое голубое пламя, готовое вот-вот погаснуть. Она сразу же бросилась на колени и стала на него дуть. Крошечный огонек повеселел. Она подула снова, поддерживая пламя. Брус был чересчур большим, чтобы его можно было тащить, да и слишком горячим. Она отчаянно оглядывалась вокруг в поисках чего-нибудь подходящего, как вдруг увидела кусок наполовину сгоревшей доски. Ей пришлось немного повозиться, прежде чем доска захотела принять огонь от бруса.
Наконец-то у нее была горящая головня. Со всеми предосторожностями она прошла назад к сложенным рядами телам, прикрывая рукой свое светящееся сокровище.
Среди трупов она разбросала куски дерева и угли, остывшие настолько, что их можно было брать в руки. Ее разбирали сомнения, будет ли все это гореть, но другого выхода у нее не было. Она поднесла свой факел к куче из палок и расщепленных досок. Очень медленно огонь занялся. Из этой кучи она стала брать новые головни и подкладывать их в другие кучи до тех пор, пока вокруг тел не образовалось кольцо из небольших костров. И все же этого было недостаточно. Тогда она подобрала несколько головешек и бросила их сверху на трупы, — к ее удовлетворению, одежда на них загорелась.
Воздух наполнился густым запахом, от которого ее опять стошнило. Но эта слабость только разозлила ее: она вдруг поняла, что, несмотря на все ее усилия, погребальный костер не получился, этого огня слишком мало, чтобы справиться с задачей.
Ашур потерся мордой о ее плечо, но это ее не утешило. Гнев ее нарастал при виде зловещего, бессмысленного зрелища. Что-то лопалось и потрескивало в огне. То там, то здесь невероятным образом казалось, что шевелятся конечности, поворачиваются лица. Пряди волос развевались, поднимаясь вверх в нагретом воздухе. Одежда причудливо колыхалась.
Небольшие костерки, наполовину сгорев, стали разваливаться, так и не выполнив своего назначения.
Стужа снова разразилась проклятиями. Она проклинала себя и проклинала Кела. Она проклинала Кимона и его семя, что он оставил в ее теле. Она проклинала ту ночь, когда они соединились, и тот день, когда родился ее сын. Сжатыми кулаками она била себя по бедрам. Она подбежала к ближайшим развалинам, обрушила свой кулак на остатки стены и стала яростно отдирать тонкие, еще тлевшие доски. Ее перчатки коробились от жара; невзирая на это, она швыряла доски с бешеной силой в середину своего жалкого погребального костра. Ее руки болели так, что она едва могла согнуть пальцы. Но это не имело значения. Она сыпала проклятиями, и боль уходила.
Вдруг откуда-то с востока донесся вой, пронзительный звук, который пробрал ее до костей. Она выронила из рук доску и посмотрела вдаль, по ту сторону города, ничего не понимая.
Порывистый ветер невероятной силы сровнял остатки руин, торчавшие из земли. Она успела издать сдавленный крик, прежде чем ветер сбил ее с ног. Она сильно ударилась о землю, было трудно дышать. Какой-то сверхъестественный трубный звук наполнил ее слух, он звучал громче завываний разбушевавшегося ветра. Она повернулась на бок и посмотрела, где Ашур. Единорог стоял, обратившись к ветру, голова его была опущена, грива и хвост развевались, он изо всех сил сопротивлялся неумолимой мощи стихии.
Но, помимо этого, было еще на что посмотреть и чему удивиться.
Налетевший ветер раздул огонь в костре, закручивая его в испепеляющий вихрь; пламя подымалось все выше, становясь все жарче. Она задыхалась от зловония, жар костра обжигал, и ей пришлось прикрыть лицо руками и смотреть в щель между пальцев. Тел не было видно, все поглотил неистовый, яркий огненный вихрь.
Она с усилием поднялась на колени и подползла к Ашуру. Ухватилась за его ноги и, вцепившись в густую шерсть, подтянулась так, чтобы встать на ноги. Темный дым кольцами уходил в небо. Она крепко держалась за единорога, соединив руки вокруг его шеи, чтобы не упасть.
Все закончилось так же внезапно, как и началось. Ветер замер, вой затих. Только огонь продолжал гореть, пожирая плоть и кости. Он будет теперь гореть часами возможно, всю ночь до утра.
Она выплюнула песок, попавший в рот, вся дрожа. Ветры в степи были непредсказуемыми и зачастую опустошительными. Они налетали без предупреждения и незаметно рассеивались. Но никогда еще ей не доводилось видеть, чтобы ветер был такой силы и казался таким разумным!
Она пристально смотрела на погребальный костер. Ветер появился, выполнил то, что ей не удалось, и исчез. Было ли это ветром на самом деле, или это было дыхание одного из богов, благоволивших ей?
Она прикрыла рот и нос. Запах стал непереносим, и ее опять чуть не вырвало. Одним махом она оказалась на спине Ашура.
— Уходим! — скомандовала она, кашляя от дыма, преграждавшего ей путь. Она припала к уху единорога: — Во имя всех богов преисподней, уходим!
Она скакала долго, до самого вечера. Уходящее солнце закрывало землю занавесами ночи, и краски дня уступали место серому сумраку. Легкий ветер, обдувавший ее лицо, становился все прохладней. Но, несмотря на пронизывающие порывы ветра, глаза ее отчаянно слипались.
Она чуть было не сползла со спины единорога, но удержалась. Какой-то голос звучал в голове, призывая продолжить путь. «Твой сын несет зло и разрушения! — твердил он. — Скачи! Скачи!» Но силы ее иссякли. Веки отяжелели, нестерпимо хотелось спать. Руки и ноги налились свинцом. Она свалилась на землю, ударившись коленями и боками. Несколько валунов слева от нее были единственным укрытием; она свернулась калачиком среди них, прижав колени к груди.
У нее не оказалось плаща, чтобы согреться, но ей не пришлось долго мучиться. Почти мгновенно сон одолел ее.
Восход солнца постепенно пробудил Стужу. Все части ее тела отчаянно вопили от боли. Она даже испугалась, что не сможет пошевелиться. Все мышцы сопротивлялись, не желая сгибаться и разгибаться. Ноги, натертые о неоседланную спину Ашура, горели огнем. Бока были в ушибах и синяках, спина и плечи не гнулись, стянутые напряжением и усталостью. Грудь вздымалась, руки хрустели и трещали, когда она пыталась поднять их. Холод твердой земли пронизал ее до костей, все суставы окоченели.
Она медленно перевернулась на спину, потирая самые болезненные места. И поскольку никто ее не видел, позволила себе всплакнуть. Никогда ей не было так больно, не считая той ночи, когда она сбежала из Дашрани! Но ведь, как ей казалось, она закалила себя, укрепила свое тело.
Может, она просто обманывалась и годы все же брали свое?
Ей не хотелось так думать. Она вымоталась в Соушейне, а потом слишком долго скакала без отдыха. Конечно, тело будет бунтовать и отвечать болью.
Ашур, находившийся поблизости, внезапно заржал и перестал жевать траву, хотя набрал ее полный рот. Не шевелясь, он смотрел вдаль через равнину. Казалось, огонь в его глазах сделался ярче. Стужа
