Натуралист на Амазонке

одевал первобытный лес. Дома, расположенные вдоль этих прекрасных дорог, принадлежат главным образом семьям мамелуку, мулатов и индейцев, и у каждого дома имеется своя маленькая плантаций. Большими хозяйствами владеют немногие плантаторы, да и у тех редко бывает больше дюжины невольников. Кроме больших дорог, по лесу вьются, приводя иногда к уединенным домам, бесконечные боковые тропы. Путешественник может странствовать по ним целые дни, не выходя из тени, и повсюду ему будут встречаться приветливые, простые и гостеприимные люди.

Вскоре после приезда меня представили самому видному гражданину города, д-ру Анжелу-Кустодиу Коррейе, о котором я уже упоминал. Этого превосходного человека можно считать блестящим представителем высшего класса коренных бразильцев. Он получил образование в Европе, состоял теперь членом бразильского парламента и дважды бывал президентом своей родной провинции. Манеры у него были менее церемонны, а доброжелательность — более искренней, чем то обыкновенно бывает у бразильцев. У меня была возможность убедиться, какое восхищение и любовь питал он ко всему Амазонскому краю. В 1855 г. он пожертвовал жизнью для своих сограждан, когда Камета опустошала холера: почти все видные горожане бежали из города, а он еще с несколькими героями остался в городе, чтобы помогать больным и руководить погребением мертвых. После того как он сделал все, что мог, и уже сел на пароход, чтобы ехать в Пара, холера сразила его самого, и он скончался на борту, не достигнув центра провинции. Д-р Анжелу принял меня с тем обычным радушием, которое он выказывал ко всем чужестранцам. Хоть я и не просил об этом, он предложил мне бесплатно поселиться в.прелестном загородном доме, нанял для меня слугу-мулата и тем избавил меня от многих хлопот, связанных с первым прибытием в захолустный город, где даже не знают, что такое гостиница. Росинья, отданная мне под жилье, принадлежала его другу сеньору Жозе-Раимунду Фуртаду, коренастому румянолицему господину, каких ежедневно встречаешь в английских провинциальных городах. Сеньору Фуртаду я очень обязан за любезное отношение, которое он проявил ко мне.

Росинья была расположена близ широкой, поросшей травой дороги, которая шла через высокий лес к деревне Алдее, за 2 мили от Камета. По этой дороге я совершал свои первые прогулки. От нее отходит другая, похожая на нее, но более живописная дорога, которая ведет к Курима и Пакажа двум маленьким селениям, лежащим за несколько миль в глубине леса. Дорога в Курима чрезвычайно красива. На расстоянии около полумили от дома, где я жил, она пересекает ручей, который течет в глубокой лощине; через лощину переброшен кое-как сколоченный длинный деревянный мост. Девственный лес остался здесь нетронутым; многочисленные группы стройных пальм, смешиваясь с высокими деревьями, увитыми лазящими и паразитными растениями, заполняют тенистую долину и склоняются над мостом, составляя одну из самых живописных картин, какие только можно себе представить. Неподалеку за мостом находилась обширная роща апельсинных и других деревьев, где я собрал богатый урожай. Дорога в Алдею идет параллельно реке, полоса между дорогой и берегом Токантинса представляет собой длинный склон, который также густо порос лесом; склон этот был изрезан многочисленными тенистыми тропами и изобиловал прекрасными насекомыми и птицами. На противоположном, т. е. южном, конце города проходила широкая дорога, называемая Эстрада-да-Вакария; она шла вдоль, берега Токантинса на некотором расстоянии от реки и протянулась миль на 15 по холмам и долинам, через бамбуковые заросли и пальмовые болота.

В Камета мне удалось проверить один факт, касающийся повадок крупного волосатого паука из рода Mygale, и стоит рассказать, каким образом это произошло. Паук принадлежал к виду М. avieularia или очень близкому к нему; длина туловища встреченного мной экземпляра, составляла почти 2 дюйма, но ноги вытянулись на 7 дюймов, причем все туловище и ноги были покрыты крупными серыми и красноватыми волосками. Мое внимание было привлечено движением чудовища по стволу дерева; паук находился как раз под глубокой расщелиной в дереве, по которой растянул свою плотную белую паутину. Нижняя часть паутины была разодрана, и в клочьях ее запутались птички — два вьюрка; величиной они были примерно с английского чижа, и, насколько я мог судить, это были самец и самка. Одна из птичек была мертва, а другая, еще живая, лежала под туловищем паука, обмазанная отвратительной жидкостью, быть может, слюной, которую выделяло чудовище. Я отогнал паука прочь и взял птичек, но и вторая вскоре умерла. Тот факт, что виды Mygale совершают ночью вылазки, забираются на деревья и высасывают соки из молодых колибри и содержимое из яиц, был уже давно отмечен госпожой Мериан и Пализо-де-Бовуа, но ввиду отсутствия какого-либо подтверждения в него перестали верить. Судя по тому, как излагается этот факт, явствовало, что источником сведений послужили рассказы туземцев, а не личные наблюдения авторов. Граф Лангсдорф в своей «Экспедиции во Внутреннюю Бразилию», замечает, что совершенно не верит этому рассказу. Я обнаружил, что обстоятельство это для окрестных жителей является полнейшей новостью. Mygale — довольно распространенные насекомые[14]; одни виды устраивают свои гнезда под камнями, другие строят в земле искусные туннели, третьи располагают свои логова в тростниковых крышах домов. Туземцы называют их aranhas carangueijeiras, т. е. пауками-крабами. Волосы, которыми покрыт паук, если их тронуть, выпадают и вызывают особое и почти непереносимое раздражение. С первым экземпляром, убитым и препарированным мной, я обращался неосторожно и затем три дня жестоко страдал. По-моему, раздражение вызывается не каким-либо ядом, содержащимся в волосах, а тем, что короткие и жесткие волоски проникают в мелкие складки кожи. Некоторые Mygale достигают огромного размера. Однажды я видел, как дети из индейской семьи, помогавшей мне собирать коллекции, обвязали вокруг «талии» одного из этих чудовищ веревку и водили его по дому, как собаку.

Рис. Паук-птицелов (Mygale avicularia), нападающий на вьюрков.

Из обезьян я наблюдал в Камета только кошиу (Pitheciasatanas) — крупный вид, покрытый длинной буровато-черной шерстью, и крохотного Midas argentatus. У кошиу толстый пушистый хвост, а шерсть на голове выглядит так, будто её тщательно причесали, и напоминает парик. Обитает эта обезьяна лишь в самых глухих местах леса, на terra firma [материке], и мне не удалось наблюдать ее образ жизни. Маленький Midas argentatus — одна из самых редких американских обезьян; действительно, я не слыхал, чтобы она встречалась где-нибудь еще, за исключением окрестностей Камета, где я однажды видал, как три эти обезьяны, очень напоминающие котят, перебегали по ветке в какаовой роще; движения их были точь-в-точь, как у Midas ursulus, описанного выше. Впоследствии я видел ручную обезьянку этого вида и слыхал, что многих из них держат в домах и ценят высоко. Та, которую я видел, была взрослым животным, хотя длина ее туловища составляла только 7 дюймов. Она была покрыта длинной белой шелковистой шерстью, хвост имела черноватый, а лицо почти голое и телесного цвета. Это было самое робкое и чувствительное созданьице. Женщина, которой принадлежала обезьянка, постоянно носила ее у себя за пазухой и ни за какие деньги не рассталась бы со своей любимицей. Она называла обезьянку Мику. Животное ело изо рта хозяйки и позволяло ей сколько угодно ласкать себя, но нервная обезьяна не давала даже прикоснуться к себе постороннему. Если кто-нибудь пробовал протянуть к обезьянке руку, она отскакивала назад, трясясь всем телом от страха и стуча зубами, издавала трепетные жалобные звуки. Выражением физиономии она походила на более сильного своего собрата — Midas ursulus; черные глаза ее были полны любопытства и недоверия и всегда устремлены на того, кто хотел подойти к ней.

В апельсинных рощах и в других местах во множестве встречались колибри, но я заметил не больше трех видов. Однажды я увидал, как одна крошка, принадлежащая к роду Phaetomis умывалась в ручье: она сидела на тонкой веточке, один конец которой находился под водой. Птичка окуналась, затем взмахивала крылышками и чистила перья наслаждаясь, по-видимому, уединением в облюбованном ею тенистом уголке, под сенью широких листьев папоротников и Heliconia (род банановых). Наблюдая за ней, я думал, что поэтам ни к чему сочинять эльфов и гномов, когда Природа уже создала для нас столь дивных крошечных эльфов.

На обратном пути в Пара случилось несколько происшествий, характерных для плавания по Амазонке. Я покинул Камета 16 июля. Багаж мой был погружен утром на «Санта-Розу» — судно того вида, который называется кубертой, т.е. крытым челном. Куберта находит на этих реках очень широкое применение. Палубы у нее нет, но спереди борта приподняты и сходятся кверху, позволяя сложить груз высоко над ватерлинией. На корме расположена недурная прямоугольная каюта, также приподнятая, а