волнам реки. Здесь мы переночевали и на следующее утро, продолжая свой путь, вошли в узкий проток, пересекающий область Карнапижо. Из этого рукава, называемого Аититуба, или Аррозал, мы вышли в 2 часа дня в широкую баию и тут увидали в 2— 3 милях слева, среди лесов на берегах прелестной бухточки, красную черепицу дома Карипи.
Вода около берега очень мелкая, и, когда дует ветер, поднимается опасная мертвая зыбь. Несколько лет до моего приезда сюда английский натуралист-любитель мистер Грэм проплывал здесь в тяжелогруженой монтарии вместе с женой и ребенком. Лодка опрокинулась, и все семейство утонуло. Памятуя о его участи, я с некоторой тревогой думал о том, что мне придется доставлять весь мой багаж на берег за один рейс в худой лодчонке. Груды ящиков, двое индейцев и я сам — всего этого оказалось достаточным, чтобы монтария осела почти до уровня воды. Я всю дорогу усердно вычерпывал воду. Индейцы правят челнами в таких условиях с поразительным искусством: они точнейшим образом сохраняют равновесие и гребут так плавно, что не чувствуется ни малейшего сотрясения. На берегу старая негритянка по имени Флоринда, фейтора (домоправительница) поместья (которое теперь использовалось лишь как птичья ферма и больница для невольников) вручила мне ключи, и я тотчас же вступил во владение нужными мне помещениями.
Я провел здесь девять недель, до 12 февраля 1849 г. Дом был очень большой и довольно прочный, но состоял всего из одного этажа. Мне говорили, что он был выстроен иезуитами более века тому назад. Веранды с фасада не было, двери открывались на слегка возвышенную террасу, отстоящую ярдов на 100 от широкого песчаного пляжа. Вокруг жилища было расчищено 2— 3 акра земли и посажёны плодовые деревья. Протоптанные тропы вели через лес к небольшим поселениям туземцев на берегах глухих протоков и речек в глубине местности. Я вел здесь одинокую, но не лишенную приятности жизнь: в уединенности этого места было много прелести! Зыбь реки разбивалась о наклонный берег с непрекращающимся рокотом, который убаюкивал меня по ночам и звучал вполне уместной музыкой в те полдневные часы, когда вся природа замирала без движения под отвесными лучами солнца. Здесь я провел свое первое Рождество на чужбине. Негры праздновали Рождество по собственному почину и на весьма привлекательный манер. Помещение по соседству с тем, которое я выбрал для себя, представляло собой капеллу, или часовню. Там имелся небольшой, весьма искусно устроенный алтарь, а под потолком висела великолепная медная люстра.
Весь день 24 декабря в капелле хлопотали мужчины, женщины и дети, украшая алтарь цветами и засыпая пол апельсинными листьями. Они пригласили к вечерней молитве соседей, и, когда за час до полуночи начался этот простой обряд, капелла была заполнена людьми. Им пришлось обойтись без мессы, так как священника у них не было, поэтому служба состояла лишь из длинной литании и нескольких гимнов. На алтарь была поставлена небольшая статуэтка младенца Христа, «Menino Deos», как называли они его, т.е. бога-дитяти, с длинной лентой, свисавшей с пояса. Один старый седой негр начинал читать литанию, а остальные хором отвечали. По окончании службы все один за другим поднимались к алтарю и целовали конец ленты. Вся церемония отличалась степенностью и серьезностью. Некоторые гимны были очень просты и красивы, особенно один, начинавшийся словами «Virgem soberana» [«Дева пресвятая»]; обрывки его мелодии встают в моей памяти при воспоминании о сказочном уединении в Карипи. На следующий день после моего приезда ко мне подошли два голубоглазых и рыжеволосых мальчугана и заговорили по- английски, а вскоре появился и их отец. Оказалось, что это немецкая семья по фамилии Петцель; они жили в лесу, на индейский манер, за милю от Карипи. Петцель объяснил мне, как он попал сюда. Он рассказал, что 13 лет тому назад приехал в Бразилию вместе с другими немцами, поступив на службу в бразильскую армию. Отслужив свой срок, он приехал в Пара посмотреть край, но, проблуждав здесь несколько месяцев, покинул город, чтобы обосноваться в Соединенных Штатах. Там он женился, поехал в Иллинойс и поселился около Сент-Луиса, занявшись фермерством. Он прожил на своей ферме семь или восемь лет, и семья его уже насчитывала пятерых детей. Но он никак не мог позабыть о привольной речной жизни и вечном лете на берегах Амазонки; он убедил. жену согласиться бросить дом в Северной Америке и переселиться в Пара. Невозможно и представить себе, сколько трудностей пришлось преодолеть бедняге, прежде чем он добрался до страны своей мечты. Сначала он спустился по Миссисипи, будучи уверен, что проехать, морем в Пара можно из Нового Орлеана. Там ему сказали, что во всей Северной Америке корабли в Пара идут только из Нью-Йорка, и он поехал морем дальше, в Нью-Йорк; но там долгое время не было судов в Пара; и он поплыл в Демерару, чтоб хотя бы оказаться поближе к вожделенной земле. Между Демерарой и Пара никакого сообщения нет, и ему пришлось со всей семьей оставаться там четыре или пять месяцев, в продолжение которых все они заразились желтой лихорадкой, и один из детей умер. Наконец он сел на какое-то маленькое каботажное судно, направлявшееся в Кайенну, и оказался еще на шаг ближе к цели своего путешествия. Вскоре после прибытия в Кайенну он сел на шхуну, которая шла в Пара или, вернее, на остров Маражо, за грузом скота. Теперь, после всех странствий, он обосновался в целебном и плодородном уголке на берегах речки около Карипи, выстроил себе простой деревянный дом и возделывал большой участок земли, где разводил маниок и кукурузу. Он был как будто совершенно счастлив, но жена его очень жаловалась на отсутствие здоровой пищи — мяса и пшеничного хлеба. Я спросил у детей, нравится ли им страна; они покачали головой и сказали, что предпочли бы Иллинойс. Петцель. говорил мне, что соседи его — индейцы — относятся к нему очень хорошо: почти каждый день кто-нибудь заходит поглядеть, как идут у него дела, и вообще они всячески ему помогают. Он был очень высокого мнения о тапуйо и говорил: «Если хорошо к ним относиться, они пойдут в огонь, лишь бы оказать вам услугу».
Петцель и его семейство были опытными коллекционерами насекомых, и я нанял их для этой цели на время моего пребывания в Карипи. Дни здесь проходили однообразно. Я вставал
В. первые несколько ночей мне доставили много неприятностей летучие мыши. В комнате, где я спал, никто не жил в течение многих месяцев, потолок был разобран, и виднелись черепица и стропила. В первую ночь я спал крепко и не ощущал ничего необыкновенного, но на следующую. меня разбудил около полуночи шум, который подняли несметные полчища летучих мышей, летавших по комнате, воздух кишел ими; они погасили лампу, а когда я снова зажег ее, комната показалась мне черной от этих бесовских сонмов, которые все кружились и кружились. После того как я. несколько минут поработал как следует палкой, они исчезли в стропилах, но, когда все стихло, вновь возвратились и еще раз погасили свет. Я не стал больше обращать на них внимания и улегся спать. На следующую ночь несколько летучих мышей забрались в мой гамак; я схватил их, когда они полезли ко мне, и швырнул к стене. На следующее утро я обнаружил у себя на бедре рану, причиненную, по-видимому, летучей мышью. Это было довольно неприятно, и я вместе с неграми принялся за работу, пытаясь истребить летучих мышей. Множество висевших на стропилах мышей я застрелил; негры, взобравшись снаружи по лестницам на крышу, сотнями вытаскивали их из под стрехи, в том числе и детенышей. Всего тут было четыре вида: два из рода Dysopes, третий — из Phyllostoma, а четвертый — из Glossophaga. Подавляющее большинство принадлежало, к
Однажды, занимаясь поисками насекомых в коре упавшего дерева, я увидал, что ко мне приближается крупное животное вроде кошки. Оно заметило меня лишь тогда, когда до меня оставалась какая-нибудь дюжина ярдов. У меня не было никакого оружия, кроме старой стамески, и я уже приготовился защищаться, если животное прыгнет на меня, как вдруг оно поспешно повернулось и побежало прочь. Я не разглядел его как следует, но, судя по цвету, то была пума, или американский лев, хотя животное было, пожалуй, чересчур мало для этого вида. Пума нечасто встречается в амазонских лесах: у туземцев я за все время видел не больше дюжины шкур. Мех ее желтовато-коричневого цвета. Поскольку цветом пума походит на оленя,
