мало и много». Я так не умела. И вот теперь Луций умер, а у меня нет ни настоящего, ни будущего.
Юлия не слишком хорошо поняла, что хотела сказать подруга, но не стала переспрашивать. Вместо этого заговорила о том, что сейчас казалось ей наиболее важным.
— Как дети?
— Не очень. — Ливия говорила, точно во сне. — Аскония без конца повторяет, что хочет исполнить волю отца и выйти замуж за Публия Трепта. Знаешь, когда я обняла ее, она была как деревянная. Мне кажется, она чувствует, что это я виновата в смерти Луция.
— Лишь бы не винила себя, — осторожно вставила Юлия. Ливия послушно кивнула.
— Да. А Луций-младший… Чего я только ни делала, даже показывала ему на черный цвет и говорила: «Его непроницаемость не есть предел, в нем своя глубина, это — непознанное. Так и смерть. Она — не конец, там что-то скрывается, умирая, мы просто перешагиваем туда, за этот занавес».
Он только кивал, а поверил или нет, не знаю. Он же видел погребальный костер, а это действует сильнее, чем все убеждения. К несчастью, мы не научили своих детей верить в богов. Почитать — да, но не более. Я и сама разучилась. Иду в храм, склоняюсь перед домашним алтарем и… ничего не чувствую. Совсем ничего. А перед глазами — лицо Луция, при жизни и…
— Децим уехал? — быстро перебила Юлия, взяв ее под руку.
— Да. Веллея еще слаба.
— Что он сказал тебе? Пытался утешить? Ливия передернула плечами:
— Нет… Он был ошеломлен, как и все, кто нас знает. Никому не известна правда!
— Ливия, ты не виновата! Боги не оставили Луцию выбора. У него было больное сердце.
— Не боги, а я. Я сделала так, что у него не оказалось иного выхода, кроме как умереть. Он просто не смог бы с этим жить. И теперь я думаю, что тоже не сумею… существовать с тем, что совершила.
— Нет, — спокойно сказала Юлия, — ты должна. Слишком многие нуждаются в тебе. Ты сильная, ты справишься.
Ливия подняла глаза на подругу, и Юлия увидела ее прежний, «живой» взгляд. И еще — странную, жесткую, беспощадную усмешку.
— Люди, которые кажутся нам сильными, нередко просто черствы, равнодушны, нечутки к чужой боли.
Они в молчании дошли до портика Помпея и повернули обратно.
— Ты расскажешь сыну правду? — вдруг спросила Юлия.
— Нет, — ответила Ливия, просто и сразу, как будто только и ждала такого вопроса — Он никогда не примет другого отца. Я и без того разрушила все, что было создано на поверхности, неужели стану пытаться сломать основание?
— А… ему?
— Гаю Эмилию?
— Да.
Внезапно остановившись, Ливия долго смотрела в высокое и чистое осеннее небо, а потом неожиданно пнула землю носком башмака.
— Только ты и задаешь мне сегодня вопросы, Юлия. У меня их уже не осталось.
Поджидая Дейру, Элий едва не притаптывал от нетерпения. Она опаздывала, чего никогда не случалось раньше. Он уже должен находиться в конюшне: Аминий страшно разозлится, когда узнает, что он не пришел вовремя. Но даже не это было главным. В дни бегов, перед началом состязаний Элий всегда испытывал совершенно особое высокое напряжение, некий накал чувств, в эти часы он никогда ни о чем не думал, просто внимал своим ощущениям, набирался внутренних сил, после чего случалось так, что напряженный, почти на грани срыва риск оборачивался легкостью победы. И сейчас ему не хотелось нарушать привычного состояния.
Он не помнил начала своей жизни, никогда не задумывался и о конце, как не пытался искать ее смысл. Все, существующее в этом мире, для него было просто чередою картин, иногда — хороших, иногда — не очень. Что значила в его жизни Дейра? Элий помнил, как, будучи еще маленьким, спал за занавеской, по другую сторону которой сидела мать и шила. Там же горела лампа, и ее мягкий свет казался очень уютным. Тогда он, наверное, еще не знал, что это лампа и свет, но они неудержимо влекли его, и, проснувшись, он мог неотрывно смотреть туда, ни о чем не думая, тихо наслаждаясь… Вот и Дейра была для него чем-то согревающим душу, загадочным, отчасти странным и в то же время — жизненно необходимым.
Она вынырнула из толпы внезапно, словно раздвинув ее, и порывисто устремилась к нему.
— Привет!
— Привет. Ты опоздала. Я должен идти.
Ему очень не хотелось расставаться с нею. Ну, ничего, увидятся после бегов.
— Нет, нам надо поговорить. Прямо сейчас!
Дейра запыхалась; она чуть пошатывалась, как травинка на ветру, и ее высокая тонкая шея под разметавшейся копной волос выглядела беспомощной, словно ствол молодого деревца, с которого содрали кору. И все-таки в этой девочке явственно чувствовалась некая особая сила, сила жизни, полученная ею в наследство от предков, которые издавна вели борьбу за существование в жестоких дебрях Эсквилина.
Быстрым движением она откинула со лба черную прядь, на мгновение заслонившую сверкающие глаза.
— Кажется, у меня будет ребенок.
Они на мгновение замерли, почти не дыша, чувствуя кругом неистовое биение жизни: в ветре, в сотнях звуков, в беспорядочном движении толпы… А у них был свой, наполненный напряженной тишиною мир, и оба ждали, чем обернется неожиданно возникшее молчание.
Элий невольно сделал шаг к отступлению.
— Но ты не уверена? — сам того не желая, он задал извечный мужской вопрос.
— Нет, уверена!
— И… что?
— Что?! Женись на мне, как обещал, вот что! Я говорила тебе, говорила… А теперь!.. Иди к моему отцу, иди сегодня же, а не то я утоплюсь в Тибре!
Она сжала кулаки, на ее глазах вскипали злые слезы. Элий смотрел на нее почти с ребяческим изумлением, совершенно не представляя, что должен делать и говорить. Он заметил, что люди оглядываются на них, и предложил:
— Давай поговорим после бегов.
Он должен был с кем-то посоветоваться, немного подумать. Элий с трудом представлял, как приведет домой эту девушку. А как признаться матери?! Он был слишком молод для того, чтобы взвалить на свои плечи заботу о семье. Вероятно, Дейра что-то прочитала в его взгляде, потому как воскликнула в злобном отчаянии:
— Ты не хочешь, не хочешь! Он взмолился:
— Я должен идти, Дейра! Аминий…
— В Тартар твоего Аминия! Твоих лошадей и эти скачки!
— Все! — неожиданно жестко произнес Элий. — Поговорим потом.
И, резко повернувшись, исчез в толпе.
У него почти не оставалось времени, его колесница уже стояла в одном из сложенных из туфовых квадр просторных стойл, расположенных по дуге против полукруглой стороны цирка. Как и следовало ожидать, Аминий здорово пробрал своего воспитанника за опоздание. Элий хмуро молчал, разбирая вожжи. Сейчас он совсем не думал о бегах, просто выполнял привычные действия; его взгляд казался обращенным куда-то внутрь, и в движениях не было привычного огня.
Юноша даже несколько удивился, когда началось движение: он видел происходящее словно бы откуда-то со стороны. Казалось, колесницы распластались в длине и мчались, точно некие странные существа, разбрасывая ленты пыли.
Элий привык чувствовать нервную дрожь лошадей и замечал малейший сбой в ритме их ровного бега. Его взгляд всегда устремлялся туда, куда надо, и слух обострялся в нужный момент, а сжимавшие вожжи пальцы работали плавно, как пальцы музыканта. Он знал, в чем секрет победы: главное — уметь дать
