И тут, случайно повернув голову, Ливия увидела ее в окно, она шла через двор летящей походкой, и женщина поразилась выражению лица супруги Гая Эмилия — удивительно спокойному, безмятежному. Ее глаза мерцали нежным светом под тонкими дугами бровей, они походили на звезды, если только звезды могут быть одновременно сверкающими и темными. На длинных узких руках звенели браслеты, талия была гибкой, как у юной девушки… Между Клеоникой и Гаем, вероятно, была такая же разница в возрасте, как между Ливией и Луцием, и они смотрелись прекрасной парой. В этой гречанке чувствовалась особая естественная сила жизни…
Ливия осознала и оценила все это буквально в считанные секунды. Она понимала: необходимо уйти, и чем скорее, тем лучше. То, что привело к гибели Луция, не закончится хорошим и здесь.
Эта девушка ничего не поймет, но все почувствует. Кажется, Гай уже предупреждал. Здесь был ее Олимп, на котором восседал ее Юпитер, любовь к мужу воспринималась ею как нечто священное.
Когда Клеоника переступила порог жилья, Ливия поняла, что ошиблась. Несмотря на всю красоту супруги Гая, на великолепные волосы и гладкую кожу, в ней конечно же было легко угадать неграмотную рабыню. Сам Гай Эмилий Лонг, даже одетый в простую тунику, сидящий в этой убогой комнате, оставался Гаем Эмилием Лонгом. А Ливия, усталая, изрядно поблекшая, вся, до последней черточки, была богатой и знатной римлянкой, вдовою сенатора, живущей в окружении мурринских ваз, бронзовых светильников, драгоценного мрамора и роскошных восточных ковров.
Клеоника остановилась как вкопанная и смотрела на Ливию во все глаза. Темно-вишневый хитон на ее груди колыхался от взволнованного дыхания.
— Привет! — сказала Ливия по-гречески, и молодая женщина ответила:
— Привет.
Гай подошел к своей супруге и взял ее за руку.
— Клеоника, это моя… знакомая из Рима. Она зашла повидаться. — Потом, словно бы извиняясь, обратился к Ливий: — Мы живем очень замкнуто, почти не принимаем гостей…
Женщина осознавала всю неловкость его положения. Она встала, чтобы попрощаться и уйти. Но Гай Эмилий не мог допустить, чтобы она ушла вот так. Он улыбнулся терпеливой улыбкой, и в его глазах была непонятная и тревожная глубина.
— Ты, должно быть, устала и проголодалась. Клеоника, накрывай на стол!
Та принялась выполнять приказание, а Ливия вновь опустилась на стул. Собственно, ей были безразличны переживания этой девушки — слишком уж явно она ощущала свое превосходство — во всем. Клеоника не поднимала глаз, но однажды Ливия все-таки поймала ее взгляд и прочитала в нем: «Зачем ты приехала? Он мой. Уходи!» Женщина растерялась. Ей предлагали общаться на языке, которого она не знала. И… ее до сих пор тревожило мысленное видение: лицо Луция, отстраненно спокойное, хотя и расцвеченное красками пламени, но все равно неживое. Он уже не мог обвинять — обвиняла совесть.
За ужином в основном говорил Гай — расспрашивал Ливию о событиях в Риме, хотя едва ли его вправду интересовали эти новости. Она отвечала натянуто, односложно, скованная исходящей от Клеоники волною неприкрыто враждебной силы.
Поблагодарив за гостеприимство, Ливия решительно направилась к дверям. Гай пошел следом.
— Я провожу тебя, — сказал он.
Клеоника замерла. Так или иначе, незнакомка уводила ее мужа за собой!
— Поговорим, но не здесь, — тихо произнес Гай на латыни, когда они вышли во двор.
— Не будем говорить вовсе. Я уезжаю.
— Нет. — Внезапно он развернул ее к себе и заглянул в глаза. — Если ты приехала из-за этого…
Ливия позволила себе усмешку:
— Не могла же я знать, что ты так боишься своей жены!
Она понимала, что сейчас ирония неуместна и даже опасна, но не смогла удержаться. Он ее уже не любил, его чувство съело время, поглотила горечь потерь… Неужели она приехала только для того, чтобы лишний раз убедиться в этом?!
Гай Эмилий покачал головой:
— Тебе легко говорить. Если хочешь знать, я боюсь… за тебя. Клеоника совершенно непредсказуема! Ты правда не можешь оставаться здесь. Я немного провожу тебя, и давай договоримся, где встретимся завтра.
Когда он пришел домой, Клеоника сидела в той же позе, и хотя на ее длинных ресницах повисли слезинки, выражение красивого лица было серьезным и твердым.
— Я думала, ты не вернешься, — сказала она.
— Куда я могу уйти? — устало произнес Гай, опускаясь на сидение. — Мой дом здесь.
Она поднялась, села рядом и приникла к нему, такая спокойная, трогательно-кроткая, и он бездумно гладил ее волосы. Внезапно Клеоника наклонилась и поцеловала его руку. Гая несказанно поразил этот жест страдания и смирения в сочетании — он это знал! — со страстной неукротимостью сердца. И тогда он сказал:
— Ты не должна ни о чем беспокоиться. То, что ты заметила и почувствовала… всего лишь тень былого, не более…
— Я твоя тень! — быстро прошептала она, не поднимая глаз — Не бросай меня. Пожалуйста, не бросай!
— Я останусь с тобой навсегда, до самой смерти.
— О, да, да, это я знаю!
…Гай и Ливия встретились на следующий день в одной из безымянных рощ на окраине Афин. Шумел пронзительно-прохладный ветер, обдувая лицо, играя одеждами… И все-таки казалось, что окружающий мир замер в глубоком покое, — во всем была какая-то кристальная прозрачность, обнаженность: в застывшей на горизонте горной цепи и подернутой сизоватой дымкой долине.
Женщина сразу поняла, что промежуток между вчерашней и сегодняшней встречей образовал пропасть, что Гай все обдумал и что-то решил для себя и что это решение — не в ее пользу. Сейчас он выглядел не таким, как вчера, — невосприимчивым к ее боли, отчужденным. Чужим.
— Вот что, Ливия, — начал он, — лучше, если этот разговор станет последним. Пойми меня правильно: дверь в старую жизнь захлопнулась навсегда, и твое появление лишний раз бередит во мне то, к чему нет возврата. Твое существование напоминает мне о чем-то непоправимом, а это больно. Эта боль расползлась по жизни, и я уже не замечаю ее, но когда появляешься ты…
— Ты любишь Клеонику? — спросила Ливия. Казалось, вопрос застал Гая врасплох. Он сразу сделался растерянным и нервным.
— Я объясню. Видишь ли, я очень странный человек: люблю не саму риторику, не речи, а образы, которые стоят за ними. Так же и с Клеоникой — меня привлекает ее естественность, полное отсутствие фальши. Это — природа, а только ее отныне я и способен любить. Согласись, между нами уже не может быть таких отношений.
Ливий почудилось, будто через ее сердце прокатилась волна боли.
— Природа? А ты не думал о том, что настанет день, когда вы о Клеоникой умрете, ваш дом опустеет, на ваших могилах будет гулять ветер, и вас даже некому будет вспомнить?
— Думал… Но теперь у меня есть Карион и… при чем тут это? Ливия засмеялась странным смехом. А потом заговорила.
Она вонзала слова в его душу, подобно кинжалам, заставляя Гая смотреть в глаза чему-то невыносимому, как и тогда — Луция. Но сейчас она знала, что не убьет его этим; даже если боль достигнет какого-то предела, Гай не умрет.
Потом она представила, что было бы, если б она сказала ему правду десять лет назад. Он схватил бы ее за плечи, притянул к себе и, глядя в глаза, прошептал бы с растерянной тревожной улыбкой: «Как? Это мой сын?!» Теперь же он отшатнулся. Он был угрожающе безмолвным, далеким. И… отвел взгляд.
— Я знаю, что ты скажешь, — промолвила Ливия. — Поверь, я не собиралась мстить ни тебе, ни Луцию. Так получилось. И я вовсе не желала, чтобы он услышал правду. Как теперь не хочу, чтобы ее узнал Луций-младший.
— Да, — сказал Гай Эмилий, — но ты пожелала, чтобы я узнал о том, что ты отняла у меня даже это.
