занимало другое. Но перед отъездом Мелисс обычной усмешкой поведал ему историю Клеоники. Ей было семнадцать лет, родилась в Афинах, дочь и внучка рабыни. Ее бабка могла приготовлять кое-какие снадобья и обучила этому Клеонику. Больше девушка ничего не умела, но благодаря своей красоте попала в один богатый греческий дом, а когда новая хозяйка вздумала издеваться над ней, отравила ее, после чего сбежала. Каким-то образом ей удалось попасть на корабль, который следовал в сторону Сицилии.
«Я взял ее себе, — продолжил Мелисс, — и хорошо сделал. Не каждый понял бы, что она способна убить и себя, и того, кто ненароком ее тронет. Я сказал ей: „Со мной-то все просто. Но если хочешь, я отведу тебя к тому, с кем тебе будет гораздо сложнее“».
Гай Эмилий пришел в ужас, но отступать было поздно. Судьба подсунула ему то, чего он не мог понять, а тем более — объяснить. Разумеется, такие вещи были частью жизни Мелисса, наверное, он мог даже восхищаться поступками этой девушки. Но только не Гай. Он поклялся себе в одном: Клеоника никогда не узнает о существовании Ливий. И еще: он не хотел, чтобы эта женщина рожала ему детей.
…Хотя у Клеоники не было привычки прерывать его мысли, иногда, если он начинал думать о чем-то враждебном для нее, она трогала его за руку или о чем-нибудь спрашивала. В этот момент где-то в глубине ее взгляда возникала настороженность. Гай всегда поражался способности Клеоники чутко улавливать его настроение.
— Ты рада, что вернулась в Афины? — спросил он, глядя на темные пики кипарисов, которыми была усажена улица.
Девушка улыбнулась:
— Солнце везде одинаково. Но оно будет светить ярче в любом городе, куда я приеду с тобой.
— Где бы ты хотела поселиться?
— Мне все равно.
«Пожалуй, она права», — подумал Гай. Везде одно и то же: узкие улицы, одноэтажные дома с глухими стенами. Здесь живописны и богаты только площади в окружении тенистых колоннад портиков.
В конце концов они сняли дом под низкой крышей неподалеку от улицы Дромос. Хотя отсюда был хорошо виден словно бы парящий в прозрачном воздухе Акрополь, сам домик выглядел бедным: неоштукатуренные стены, пол — хорошо утрамбованная земля. Но наружные стены были увиты виноградом, и обычная для греческих жилищ высокая ограда надежно скрывала маленький дворик от любопытных взглядов. Дом принадлежал старухе, которая недавно переселилась к детям; она сдавала жилье сравнительно дешево, а Гай Эмилий еще не знал, как устроятся его дела. Клеонике дом понравился: здесь была кухня с дымовой трубой и печкой, во дворе — цистерна для воды. Довольная своей новой ролью, она в первый же день пошла на рынок и купила все необходимые вещи. Гай с улыбкой наблюдал, как она обустраивает их жилье, но на душе у него было грустно. В тридцать лет он начинал новую жизнь с девушкой-рабыней, которую сделал своей женой, которая любила его так, что порой ему делалось страшно, тогда как он сам…
Ночью он мог все забыть, он мог позволить себе стать таким же неистово-страстным, как Клеоника, и старался не думать о том, что, возможно, в это же время Ливия занимается тем же самым с Луцием Ребиллом.
…Утром позавтракали сыром и хлебом, запивая его козьим молоком. Затем Гай сказал, что уходит. Клеоника кивнула.
— Почему бы тебе не купить что-нибудь? — предложил он, глядя на ее подвязанный под грудью короткий, до колен, простенький хитон.
— Мне ничего не нужно, — сказала Клеоника, и Гай видел, что она отвечает совершенно искренне.
— Что ж, — произнес он, — мы купим вместе. Ты красивая девушка и должна носить хорошие вещи.
Она согласно кивнула изящной головкой, отягощенной массой струящихся ниже талии блестящих черных волос, потом спросила:
— Когда ты вернешься?
— Не знаю, — сказал Гай, и в следующую минуту Клеоника прижалась к нему всем телом.
Он поцеловал ее в обнаженное смуглое плечо, после молча отстранился и вышел за дверь.
Он довольно быстро отыскал частную риторскую школу, владельцем которой был пожилой грек, и спросил, не найдется ли для него места. Это была смешанная школа, где изучались произведения как греческих, так и римских авторов, — здесь занимались сыновья временно живущих в Афинах римлян и мальчики из богатых и знатных греческих семейств.
— Да, мне нужны хорошие риторы, — ответил хозяин школы, статный седобородый грек, не без удивления глядя на приятного, красивого, явно образованного молодого мужчину, весь вид которого (несмотря на скромные манеры и простую одежду) выдавал знатное происхождение. — Только я не слишком много плачу.
Вряд ли он сказал бы такое другому человеку; поняв это, Гай грустно улыбнулся.
— Сейчас мне не очень важно, сколько будут платить, — мягко произнес он, и грек с искренним интересом уставился на того, кому все равно, сколько он станет получать за такой труд.
Хотя положение ритора было несравненно более высоким, чем положение грамматика, все-таки эта должность ни в коей мере не могла считаться почетной. Чаще всего риторами становились образованные греческие вольноотпущенники, но никак не римские граждане, тем более — патриции.
— Может быть, у меня не получится, — прибавил Гай.
— Должно получиться, — сказал хозяин школы, — если ты умеешь хорошо говорить, много читал и имеешь хотя бы небольшое представление о том, что придется делать.
— Я представляю, — ответил Гай, — когда-то сам учился в такой школе.
И тут же понял, что проговорился. К счастью, владелец школы (он назвался Бианором) оказался человеком умным и не стал ни о чем расспрашивать. Вместо этого он провел Гая в небольшой, обнесенный забором внутренний двор, усадил на скамью в окружении оживленного яркими цветами темного кустарника, и принялся рассказывать о школе. Здесь обучались юноши четырнадцати-двадцати лет, они совершенствовались в чтении, занимались переводами с греческого на латинский и обратно, писали сочинения, упражнялись в красноречии, постигали основы стихотворства. Для начала Бианор предложил Гаю понаблюдать, как преподают другие, и познакомиться с программой обучения в школе. Попутно выяснил, с произведениями каких авторов знаком Гай, а под конец вскользь поинтересовался:
— Надолго в Афины?
— Не знаю. Быть может, навсегда.
— Ты приехал один?
— С женой.
— Это хорошо, — заметил Бианор, потом прибавил: — Не беспокойся, тебе понравится. Я держу только хороших риторов, лентяи, пьяницы и гуляки у меня не задерживаются.
Вскоре они простились. Гай пообещал прийти утром.
Возвращаясь в свой новый дом, он думал не о школе. Внезапно он понял, что, говоря Бианору о жене, мысленно представлял не Клеонику, а Ливию Альбину.
В тот же день он выполнил свое обещание: повел Клеонику на афинский базар и купил ей украшения и наряды. Не считаясь с деньгами, приобрел нарядный узорчатый хитон, вышитый серебряными блестками темно-синий химатион, посеребренный пояс, красивые сандалии из дорогой кожи и сплетенную из золотой канители сетку для волос.
— Завтра зайдем в ювелирную лавку и выберем тебе серьги, — сказал Гай онемевшей, растерянной девушке, у которой никогда не было хорошей одежды, а тем более — украшений.
И хотя Клеоника улыбалась счастливой улыбкой, Гай Эмилий чувствовал: она без сожаления сорвала бы с себя все эти вещи, если б узнала, что он думает о другой.
ГЛАВА II
