заведения.
Мне хочется думать, что дело было не в самом бифштексе. Возможно, причиной столь бурной реакции стало что-то съеденное мной в тот день ранее. Но приступ тошноты случился так внезапно. Без всякого предупреждения. В противном случае я, конечно же, не стал бы блевать прямо на улице. Похоже, тут вырисовывается некая закономерность. Кажется… иногда я почти теряю голову…
Мне все это представляется так: или я действительно сошел с ума, или же эти происшествия инициирует мое подсознание как отклик на некоторые события, случившиеся до того, как я потерял память. Но я знаю,
Прошлым вечером я быстро пошел домой, на случай если администрация ресторана вызовет полицию или сделает что-нибудь столь же чреватое неприятностями для меня. Я продолжал идти с опущенной головой, с горящими от стыда щеками.
Подойдя к своему дому, я остановился и достал из кармана помятую коробочку с рыбьим кормом. С минуту я с ненавистью смотрел на нее в слабом свете уличного фонаря, а потом швырнул в стоявшую рядом урну, поднялся в квартиру и лег спать.
Пару дней назад позвонил Стефоми, предложил встретиться и выпить вместе в баре отеля, где он остановился. Тогда мне эта идея очень понравилась, но в это утро я чувствовал себя так, что мне никого не хотелось видеть. Мне не хватало ощущения, что коробочка с кормом для рыбок лежит в кармане. Я понимал, в какое жалкое состояние впал, поэтому не позволил себе начать рыться в урне, чтобы отыскать ее в мусоре. Но и доставать новую коробочку из буфета, где они были сложены, я тоже не стал. Однако теперь я уверен, что мои родственники не вернутся, — ведь я нахожусь здесь уже два месяца. Никакой отпуск не бывает столь долгим. И на самом деле никаких рыбок не существует. Должно быть, я приехал в Будапешт самостоятельно. Моя прежняя жизнь могла протекать где угодно, и я совершенно не представляю, какой она была. Возможно, мне придется, в конце концов, обратиться за помощью в полицию… Утром я почти решил, что так и сделаю, но сейчас уже не столь уверен в этом.
Я попытался отменить встречу со Стефоми — сегодня мне хотелось остаться дома и побыть одному. Однако его телефон не отвечал, так что в итоге я был вынужден пойти на нашу встречу, хотя теперь этому даже рад. Когда я увидел «Хилтон» — отель, в котором остановился Стефоми, — он произвел на меня сильное впечатление. Отель принадлежит к числу самых роскошных гостиниц Будапешта и находится на другом берегу Дуная, в районе Замка, — мне пришлось идти к нему по Цепному мосту. В ансамбль отеля входят готическая церковь и монастырь иезуитов, а открывающийся отсюда вид на Дунай и Пешт просто завораживает.
Бар, где я должен был встретиться со своим приятелем, располагался в настоящем средневековом погребе под отелем. Признаюсь, меня разочаровала перспектива провести время здесь, а не в одном из баров наверху, откуда виден Дунай. Казалось нелепым сидеть и выпивать в подвале, под землей, когда можно было бы любоваться такими великолепными пейзажами. Но Стефоми ждал меня внизу, и я, следуя указателям, направился к бару, полагая, что окажусь в нем, спустившись по нескольким ступенькам.
Однако вместо этого мне пришлось преодолеть несколько лестничных пролетов, прежде чем я оказался перед дверью с надписью, извещающей, что за ней находится винный погреб. Открыв дверь и просунув голову внутрь, я очень удивился, увидев еще одну лестницу, вырезанную в каменном монолите, уходящую по дуге вниз, в полумрак, и единственный светильник над ней, дающий рассеянный желтоватый свет. На какое-то мгновение меня охватило сомнение: нахожусь ли я по-прежнему в «Хилтоне» или забрел в какой-то подземный монастырь? Я обернулся и посмотрел назад, но знак определенно указывал на эту дверь. Пожав плечами, я стал осторожно спускаться со смутным предчувствием услышать останавливающий меня окрик, хотя не было видно ни единого человека.
Шероховатый камень был холодным на ощупь, а в воздухе стоял слабый специфический запах плесени и сырости, характерный для подлинно старинных помещений. Витая каменная лестница привела меня к короткому переходу, оканчивающемуся аркой. Я замер в смятении, увидев над входом под арку дугообразную надпись, сделанную черными буквами: «Фауст».
— А ты опоздал, — раздался голос снизу, заставивший меня вздрогнуть.
Сощурив глаза, я разглядел в конце каменной лестницы поджидавшего меня Стефоми. Он стоял, прислонившись спиной к стене, засунув руки в карманы, почти скрытый тенью из-за слабого освещения.
— У меня… э-э-э… возникли некоторые затруднения при поисках, — сказал я, глядя на него с лестницы.
— Да, такое бывает. Я думаю, большинство туристов, что поднимаются наверх, даже не знают о его существовании. Их привлекают панорамные окна в барах современного типа наверху. Но уверяю тебя, этот бар гораздо лучше.
Я в нерешительности медлил, почти по-детски испугавшись присоединиться к нему. Причиной было название погреба: «Фауст»… Когда-то уважаемый человек, которого Мефистофель сумел так хитроумно развратить и обесчестить.
— Что-нибудь не так? — спросил Стефоми, удивившись, что я остановился.
Я хотел спросить, не могли бы мы все-таки подняться в один из тех залитых солнцем и заполненных туристами баров, но было ясно, что Стефоми хотел показать мне именно этот погреб. Я понял неуместность такого вопроса, а потому преодолел несколько ступенек и направился следом за ним вглубь бара.
Помещение было совсем небольшим, в нем нашлось место только для шести столиков. Стены здесь плавно переходили в потолок, образуя полукруг. Помимо необычного светильника, упрятанного в каменную нишу, помещение освещали свечи. Их свет отражали многочисленные бутылки, рядами стоящие вдоль стен на старинных деревянных полках. В погребе не было никого, кроме бармена, стоявшего за маленьким столиком у входа. Откуда-то доносились негромкие звуки виолончели, хотя нигде не было видно динамиков.
Стефоми заказал бутылку «Szekszardi Merlot», мы подошли к одному из столиков в углу и уселись в старые скрипучие кресла с мягкими сиденьями.
— Как давно ты живешь в этом отеле? — спросил я, после того как официант принес нам вино и неслышными шагами вернулся к своему столику.
— С тех пор, как приехал в Будапешт. Больше месяца уже. Несколько лет назад я получил наследство и теперь могу позволить себе с удовольствием путешествовать по миру.
— А как насчет твоей семьи? — спросил я. Вопрос прозвучал невесело — я все еще продолжал с грустью размышлять об утрате своей собственной.
Лицо Стефоми внезапно помрачнело, он горько усмехнулся.
— Боюсь, что моя семья прекратила отношения со мной, — произнес он.
Я, конечно, знал, что подобные вещи случаются. Знал, что семьи могут распадаться, что семейная вражда может годами не позволять родственникам разговаривать друг с другом. И все же я не мог избавиться от чувства досады, вызванной словами Стефоми. Какая утрата! По крайней мере, у него
— В этом виноват не я, — продолжал Стефоми, несомненно заметивший выражение моего лица. — В основном не я, — уточнил он с улыбкой после паузы. — Все началось с пустяка — ты знаешь, как это бывает. Но потом ситуация каким-то образом… — он сделал в воздухе круг рукой, стараясь подобрать нужное слово, — обострилась. И теперь, даже если я появляюсь в нашем доме, отец и братья не желают со мной разговаривать. И даже не хотят меня видеть. — Он вдруг улыбнулся и слегка пожал плечами. — Я думаю, положение можно было бы спасти, если бы несколько лет назад я не доказал, что они были не правы в одном деле. Именно этого они и не могут мне простить. Ну а как у тебя? Отношения с родственниками приличные или ты как чумы избегаешь рождественских встреч с ними?
Рождественские встречи… Мне не удалось сдержать скорбной усмешки. Я никогда не думал о Рождестве, до которого оставалось всего два месяца. Что я собираюсь делать в день Рождества? Сидеть в одиночестве в своей квартире и размышлять о том, чем могут сейчас заниматься мои родители? Чем могут заниматься мои братья и сестры? Чем могут заниматься… моя жена… мои дети? Я вдруг почувствовал, что
