голосом. — И если вы действительно не желаете детям зла, если вы в самом деле не колдун… тогда вы сможете произнести ее здесь перед нами прямо сейчас. Если вы сумеете сделать это, вы выйдете отсюда свободным человеком. Если нет — вас сожгут на костре за колдовство и сношения с дьяволом.
Не веря своим ушам, я уставился на судью:
— Значит, если я произнесу молитву, то буду свободен?
— Да, это так.
Я почувствовал огромное облегчение. Конечно, я прекрасно знал молитву, помнил ее наизусть. Сделав глубокий вдох, я начал:
— Отче наш, Иже еси на небесех, да святится Имя Твое…
После этих слов я запнулся, увидев, что рядом с судьей стоит Мефистофель и улыбается мне. В отличие от Молоха, он выглядел почти как человек, но я все равно сразу же его узнал.
— Ну разве это не безумие, Габриель? — вкрадчиво спросил он. — Из-за этой истерии девятнадцать мужчин и женщин уже лежат в могилах. Эти ханжи готовы и тебя сжечь на костре. Ты понимаешь это?
Я поспешно продолжил читать молитву, ощущая, как весь зал в молчании пристально наблюдает за мной:
— …да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…
— А в аду ведь не так уж и плохо, — продолжал Мефистофель, с ухмылкой на лице оглядывая зал суда. — По крайней мере получше, чем здесь. Я думаю, тебе там понравилось бы больше.
— Хлеб наш насущный даждь нам днесь… — продолжал я, отчаянно пытаясь не обращать внимания на демона. Я знал: если сделаю одну-единственную ошибку, допущу малейшую неточность, эти алчущие крови люди вздернут меня на виселицу или привяжут к столбу и разожгут вокруг него костер. По голодному блеску их глаз было видно, что они жаждут моего провала. Они привыкли к запаху горящей плоти и полюбили его. Я не должен позволить демону сбить меня. — …и остави нам долги наша…
— Этот судья — злобный ханжа, кусок дерьма, ведь так? — спросил Мефистофель, глядя ему прямо в лицо. — Понимаешь, что бы ты ни делал, тебя повесят. Один из этих больных детей — его сын. И кто-то должен заплатить за это.
— …якоже и мы оставляем должникам нашим… — Я отчаянно продолжал, закрыв глаза, чтобы удалить демона из поля зрения. Осталось три предложения. Еще всего три, и я свободен! — …и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Яко Твое есть…
Тут я замолчал, потому что вдруг стал задыхаться. А Мефистофель теперь оказался около меня, и его пальцы крепко сжимали мое горло. В зале возник возбужденный гул голосов, в нем слышалось явное удовольствие от моей более чем очевидной неудачи.
— Не надо упрямиться, Габриель, — спокойно произнес Мефистофель, в то время как я изо всех сил пытался оторвать его пальцы от своего горла. — Пришло твое время. Боюсь, что сегодня тебе придется сгореть на костре.
— …царство… — прохрипел я, чувствуя, что мои легкие разрываются от натуги, — …и сила…
— Всё! — резко прервал меня Мефистофель. — На этом закончим, Габриель. Пора идти. За тобой послал Люцифер.
— Уведите его и сожгите! — рявкнул судья.
«Нет! — мысленно закричал я на них. — Я смогу закончить! Я мог бы произнести молитву без запинки, если бы Мефистофель не начал душить меня! Как же вы не видите его? Это не молитва, а демон проклятый чуть не задушил меня до смерти!»
Я изо всех сил старался восстановить дыхание, чтобы произнести оставшиеся несколько слов молитвы, но теперь уже не мог набрать в легкие ни капли воздуху. По лицу у меня текли слезы от сильнейшей боли, вызванной остановкой дыхания и от сознания того, какой ужасной смертью я буду умирать. Этот демон ни за что не даст мне прочесть «Отче наш» до конца.
Он не позволит мне доказать мою невиновность кому бы то ни было. Я не могу уберечь от судорог и ужасной конвульсии свое тело, жаждущее кислорода и лишенное его. Теперь все люди вскочили на ноги, они бежали ко мне с криками, в которых слышались и ханжеское ликование, и кровожадное злорадство.
Мое зрение стало угрожающе слабеть, в голове появилась необычайная легкость, колени подкосились. Но как только они коснулись пола, люди из толпы подняли меня на ноги, пальцы Мефистофеля разжались и отпустили горло, изголодавшиеся легкие наполнились воздухом, который обжег их, словно кислота.
— …и слава вовеки, — с трудом выдохнул я наконец, но к тому моменту это было уже слишком поздно.
Меня выволокли из зала суда и подтащили к столбу, врытому в землю перед зданием. Его уже использовали прежде: обугленное тело человека стали от него отвязывать только сейчас. И хотя значительная часть его кожи обгорела, так что из-под ее остатков отчетливо виднелись кости черепа, мне было совершенно очевидно, что этот обгоревший труп прежде был Задкиилом Стефоми.
— Нет! — завопил я и наконец проснулся. — Нет, нет, я могу произнести ее! Отче наш, Иже еси на Небесех, да святится Имя Твое…
Я не был колдуном! Я не был колдуном! Я не вел разговоров с демонами! Я только видел их, и это всё. Это всё! Ведь это не превращает меня в носителя зла, верно? Я откинул одеяло, включил свет и, стоя в спальне перед трюмо, продолжал произносить «Отче наш» вслух. Я прочел эту молитву много раз подряд совершенно безошибочно. Я доказал самому себе, что не заслуживаю сожжения на костре. Это был всего лишь ночной кошмар. Я могу повторять эту молитву до бесконечности и ни разу не ошибусь, потому что Господь живет в моем сердце, потому что я предан Ему. Только восходящее солнце, свет которого начал проникать в комнату через окна, заставило меня осознать, как долго я стоял вот так, снова и снова повторяя молитву, и выйти из охватившего меня транса.
Из разговоров, происходивших у нас с Кейси на прошлой неделе, я понял, что она приехала в Венгрию из Америки, когда ей было двенадцать лет, и осталась здесь вместе с братом, а их родители вернулись в США. Но что-то мне в это мало верится. Какие родители покинули бы страну, не взяв с собой детей? Подозреваю, что родители узнали о ее беременности и тогда она сама сбежала от них, забрав с собой брата. Ясно, что она в нем души не чает.
А еще из ее слов выходило, что работает она сразу в нескольких местах, причем как в дневное, так и в ночное время. Однажды я предложил ей обращаться ко мне в случае, если ей понадобится поддержка, но, похоже, мое предложение ее вовсе не обрадовало, и я тут же перевел разговор на другую тему. Неужели она подумала… неужели она в самом деле подумала, что я предлагаю нечто непристойное? Ведь я только попытался быть добрым… Но мы теперь должны относиться к доброте с подозрением, верно?
Секс осложняет все. Я не могу отделаться от мысли, что должен существовать менее обременительный способ продолжения рода человеческого. Дети могут дружить с детьми противоположного пола, так чтобы это различие не имело никакого значения. Может, чтобы избавить Кейси от мрачных подозрений, мне стоит обмануть ее и сказать, что я скопец? Но для этого надо завязать разговор на подходящую тему, а это, я думаю, будет не так-то легко. Согласитесь, такие вещи нормальный человек не станет вот так запросто рассказывать о себе: «О, кстати, я вроде бы уже говорил раньше, что я — скопец? Понимаете, это действительно так…»
На этой неделе я пару раз встречался со Стефоми, но эти встречи оказались для меня менее приятными, чем обычно. И в том была моя вина, поскольку я упорно задавал ему такие вопросы, ответы на которые мне не очень нравились. Эта битва… эта война, или как она там называется, очень сильно меня тревожит. Стефоми же, похоже, относится к ней почти безразлично. Огорчает меня также то, что и ангелов, и демонов он воспринимает одинаково — как ангелов, поскольку, мол, демоны — это просто падшие ангелы, утратившие благосклонность Бога. Но ведь должны же быть какие-то границы! Должны существовать четко различимые обособленные группы. Иначе все эти названия становятся бессмысленными: ангел, демон, человек… Разные слова для совершенно одинаковых сущностей…
— Я не понимаю, почему это тебя так расстраивает, Габриель. Разве мысль о том, что все мы одинаковы, так уж неприемлема? Разве так уж ужасно полагать, что иногда демон может совершить доброе
