еврейской женщины возле мемориала холокоста. И все это означает, что у меня есть очень опасный враг — безжалостный убийца-извращенец, очень умный сумасшедший. Но я не позволю ему одолеть меня. Я поставлю ловушку и поймаю его как крысу, каковой он и является.
Я всегда был ревностным и преданным христианином. Об этом свидетельствует потрепанная, испещренная многочисленными пометками Библия возле моей постели, а кроме того, я чувствую внутренний огонь веры. Я всей душой принимаю Бога, знаю, что Библия говорит правду, и мне не нужны чудеса, чтобы в этом убедиться. Я всегда знал, что ангелы и демоны — это реальность. Но прежде не представлял себе, что они находятся так близко.
Это открытие встревожило меня, потому что, по словам Стефоми, ни ангелы, ни демоны не любят нас — тех немногих, кто обладает способностью видеть их. Но тем не менее, когда у них возникает необходимость, они могут явиться к нам и обратиться с какой-нибудь просьбой. Я знаю, что должен быть готов к такому. Если меня о чем-нибудь попросит ангел, я уверен, что с радостью выполню его просьбу. Но я поклялся, что не пойду по стопам Стефоми и не соглашусь выполнить какую бы то ни было просьбу демона, если он обратится ко мне, — даже если такое решение будет стоить мне жизни. И я действительно так решил. Ведь в человеке должно быть что-то от героя, чтобы он был готов умереть за то, что считает правильным, не так ли? И я могу гордиться своими убеждениями. Это больше, чем то, что готов сделать Стефоми. Но и осуждать его я не берусь. Я понимаю, что не может быть много таких, кто обладает готовностью к самопожертвованию.
Для того чтобы быть во всеоружии, я заставил себя снова снять с полок книги по демонологии и почитать про падших ангелов, начиная от Стражников и кончая самим Люцифером и его семью Князьями Тьмы. Прочел я и о Вельзевуле — Повелителе Мух, прозванном так из-за того, что они роями вьются вокруг его алтаря, покрытого кровавыми сгустками. Прочел и о Белфегоре, не имеющем себе равных в похоти, и о Молохе, требующем приносить ему в жертву детей. Перечень можно продолжить: Мефистофель, Велиал, Самаэль, Асмодей, Нисрох… Каждый со своей презренной историей грехов и пороков. Я узнал об этих демонах все, что можно, и теперь опознаю любого, кто бы ни явился ко мне.
Я изучил омерзительные картинки в итальянской антикварной книге, с отвращением отметив безумные выражения лиц у этих демонов. Но одна из иллюстраций встревожила меня больше прочих. Это был портрет Мефистофеля работы неизвестного художника. В книге пояснялось, что эту картину обнаружили в Италии в XVI веке и что точную дату ее создания определить затруднительно. Особенно испугало меня в ней то, что в умном, проницательном взгляде этого демона не было и намека на безумие. Его щуплая, перекошенная фигура, несомненно, принадлежала демону, но вместе с тем в нем ощущалось и что-то от ангела. Его большие крылья, охватывавшие тело, как у летучей мыши, еще не утратили всех белых перьев. Он стоял на вершине горы, на самом краю, когтями цепляясь за уступ, а его пристальный взгляд был устремлен вниз, на раскинувшийся под ним мир.
Принято считать, что Люцифер горько переживал разрыв с Богом и много столетий страстно мечтал о Небесах, после того как лишился милости Господней. Но ничего подобного не испытывал Мефистофель, который сразу же покинул Небеса вслед за Сатаной, наслаждаясь обретенной свободой без каких бы то ни было угрызений совести, сомнений или сожалений.
Я припомнил, каким образом Мефистофель так хитро обратил жажду Фауста к познанию и самосовершенствованию против него самого, и меня охватило чувство отвращения к этому демону и его методам — стремлению извратить любое доброе и заслуживающее восхищения побуждение таким образом, что в конце концов это побуждение губит человека, который прежде был известен своей честностью и благородством.
Закрыв книгу и перейдя к следующей, я понял, что из всех демонов мне было бы страшнее всего столкнуться именно с Мефистофелем. У меня возникло ощущение, что любой другой демон, даже сам Люцифер, не посмеет тронуть меня, если я буду непреклонен в своей приверженности к христианству и к религиозным ценностям. Но в случае с Мефистофелем именно сами эти религиозные ценности превращаются в его умелых руках в оружие, используемое им против тех беспомощных людей, которые, оказавшись в его власти, уже не могут из нее высвободиться.
Еще одним моментом, тревожившим меня, была концепция, согласно которой многие демоны — «темные близнецы» ангелов, то есть они братья, состоящие в противоборствующих армиях кровавой войны. Я не приемлю ничего связывающего ангелов с этими отвратительными существами. Из всех ангелов мне больше всего нравится Михаил. После падения Люцифера он стал главным среди них, его часто изображают с мечом и в доспехах, а еще говорят, что он возглавил небесное воинство в борьбе против восставших ангелов и что ему предназначено сделать это снова в битве, которая разразится в конце времен. Говорят также, что Михаил сражался с Сатаной за тело Моисея, когда тот умер. В общем, я полагаю, что Стефоми прав: ангелы действительно принимают участие в сражениях. А что остается при таком нашествии демонов?
Херувимы — вторая высшая категория ангелов образовалась, по преданию, из слез Михаила, которыми он оплакивал грехи человечества. Должно быть, он в самом деле представляет собой грозную силу, с которой следует считаться, и его существование успокаивает меня после тех бессонных часов, что я провел, читая про могущественных и безрассудных дьяволов.
Я рад, что начал вести дневник. Это средоточие происходящего со мной, он до некоторой степени укрепляет во мне чувство реальности, устойчивости. Это якорь надежды моей души. Но меня слегка беспокоит, что результатом всех моих исследований сферы ангелов и их падших братьев являются лишь мое дальнейшее обособление от окружающих меня людей, дальнейшее ослабление и разрушение моих связей с этим миром, и без того очень непрочных, и сближение с миром этих существ.
Минувшей ночью мне снилось, будто я нахожусь в Салеме в 1692 году, на суде по обвинению в колдовстве. Галерея для публики заполнена целиком. Враждебность, исходящая от каждого присутствующего в зале, в том числе и от больных детей, сидящих на скамье вместе со своими родителями и слишком испуганных, чтобы смотреть в мою сторону, волнами накатывается на меня. Входит судья, и все встают. Гул голосов в зале прекращается, воцаряется тишина. Судья обращается ко мне:
— Габриель Антеус, вы стоите перед судом и обвиняетесь в колдовстве. Как вы ответите на обвинение?
— Не виновен.
Судья уставился на меня так, словно мой ответ поразил его, и возбужденный ропот прокатился по залу.
— Но вы же признали, что беседовали с Сатаной.
— Нет-нет, я этого не признавал, — запротестовал я. — Я даже никогда не видел его! Это был Мефистофель! Он обманул меня! Он вынудил меня заговорить с ним!
— Значит, вы признаетесь в общении с демонами?
— Да, но я никогда…
— А что вы скажете об этих несчастных детях? — спросил судья, жестом указав на них, сидевших на передней скамье. — Разве это не правда, что вы околдовали их и они заболели?
— Нет! Это не я, это Молох! Послушайте, а где Задкиил Стефоми? Он должен выступить в мою защиту.
Я еще говорил, когда увидел Молоха, стоящего рядом с детьми, трогающего их своими неестественно длинными черными пальцами, нагибающегося к ним ближе, чтобы нашептать в уши слова болезни.
— Ради бога, уберите отсюда этих детей! — воскликнул я.
— Как вы смеете пугать детей в суде?! — взревел судья, вскакивая с кресла.
— Нет, я не пугаю! Я их вовсе не пугаю! — в отчаянии прокричал я в ответ, возвышая свой голос над негодующим ревом публики на галерее. — Это не я! Это Молох, я вижу его прямо вот тут! Он наводит на них порчу! Это он делает их больными! Я вам говорю, найдите Задкиила Стефоми, он защитит меня!
— Замолчите! — прорычал судья, ударив молотком по своей наковальне, и стучал им до тех пор, пока шум в зале не утих. После этого судья снова пристально посмотрел на меня. — Каждый из присутствующих здесь знает, что колдун не способен произнести молитву «Отче наш», — сказал он спокойным негромким
