— Твои упреки в безграмотности отношу к тому философу, который носился с этой идеей. Я не разделяю ее. Я просто ощутил в Холостове какие-то неуловимо чуждые тенденции. Только и всего. А ведь он моложе нас, Алексей. — В голосе Лобачева появились нотки раздумья. — Гляди… Вот эта земля — она пропитана кровью и потом моих предков и моих современников. Помнишь нашу молодость? Мы были юнцами, а как горели!
Еремин молчал. Он смотрел на пустынный пляж. Ночной дождь выстирал его. Темно-желтая полоса песка без единого следа тянулась далеко на восток, к выходу в океан. Слева висели обрывистые зеленые берега. Справа — водяная гладь. И полоска песка между ними казалась широкой дорогой, уходящей навстречу восходящему солнцу.
В то далекое хмурое утро именно отсюда, с этого мыса, прижимаясь к скалистому берегу, партизанский отряд Лобачева двинулся навстречу новой жизни. Партизаны один за другим по неверным мосткам сходили с шаланды на берег. Первым по влажному песку пошел Еремин. Он как бы прокладывал первый след. Он чувствовал себя открывателем нового мира.
А разве забудешь этот рейд по песчаной целине, подъем по крутому берегу, внезапный удар по врагу? Это была их последняя схватка с врагом…
Еремин взглянул на Лобачева. Тот лежал с закрытыми глазами и, кажется, дремал. В бухте зарябила вода, засверкала на солнце бесчисленными золотыми искорками. «Как горели…» еще звучали в ушах полковника слова Лобачева. Да, Николай Николаевич, у нас был огонь души. Он горит и сейчас. И у нашего молодого поколения немало этого огня. Его всегда радовала молодежь. Дети стоят в дружном ряду со своими отцами. Они перенимают из их рук эстафету борьбы, созидания, больших и смелых дел.
В них много красоты и размаха. Они дерзают, и ты прекрасно это знаешь, Николай Николаевич. Но я понимаю тебя, мой старый друг. Тебя беспокоит Панна. Ты в двадцать лет командовал отрядом партизан. Твоя дочь в двадцать лет еще не нашла точки приложения своих сил. Она не имеет любимой мечты, любимого дела. Студентка университета, она весьма слабо представляет свое будущее. Когда и где она отстала? И отстала ли? Может быть, она еще в поисках?
— На берегу пустынных волн стоял он, дум великих полн, вдруг раздался рядом звонкий голос Панны. — Здравствуйте, Алексей Васильевич.
— Здравствуй, Панна. И чего тебе не спится? Говорят, утренний сон — девичий сон.
— Я не так молода, чтобы спать по утрам.
Он посмотрел на нее. В босоножках, ситцевом платье. В глазах веселые огоньки.
— Все такая же. ежистая. Пора бы подумать о себе.
— Успеется! — она поставила чемоданчик на плащ палатку и заглянула в котелок. — О-о! Пища богов! Алексей Васильевич, милый, подогрейте, а я пойду выкупаюсь.
Еремин рассмеялся, — столько было непосредственности в ее просьбе. Он принялся разжигать тлеющий костер.
Панна скинула платье и оказалась в купальнике из черной шерсти плотной вязки. Натянув на голову белую резиновую шапочку, она зашагала вдоль берега упругим шагом спортсменки. Вот она разбежалась и прыгнула в воду. Поплыла. Баттерфляй. Красивый стиль. Руки с силой вырывались из плотной воды, проносились по воздуху и плашмя падали в воду — не руки, а крылья бабочки. Гибкое тело стремительно поднималось и опускалось, искрились брызги, и это усиливало сходство с огромной яркокрылой тропической бабочкой, летящей над водой. Чтобы лететь вот так, легко и красиво, требовались огромное напряжение, большая физическая сила, выносливость и очень сложное, отточенное мастерство.
Еремин улыбнулся. В тридцатых годах он увлекался водным спортом и не раз пробовал плавать баттерфляем — стиль только что начал входить в моду. Десять — пятнадцать метров он еще порхал над поверхностью бассейна, а потом начинал задыхаться, широко, судорожно раскрывал рот, руки отказывались работать…
Какой полет! Еремин не отрывал глаз от Панны. Она отплыла более чем на пятьдесят метров и, по- видимому, вовсе не устала. Руки ее все так же легко и красиво порхали над бухтой, тело стремительно вырывалось из воды… Панна ровными взмахами плыла к берегу.
— Не знаю, что происходит с ней, — пробормотал Еремин, снял котелок с костра и повесил чайник.
— Я, кажется, задремал, — сказал Лобачев, приподнимаясь. — Что такое? Панна? Откуда вы взялись, сударыня? Мамы нет, чтобы отшлепать тебя. Ты же простудишься!
Панна выбежала из воды и бросилась отцу на шею.
— Ну будет, дочка, будет.
Она уселась рядом и вытянула загорелые ноги.
— Вот возьму и выйду замуж.
Лобачев беспомощно развел руками:
— Алексей, что она говорит?.. Ты послушай только. Дитя…
— Николай Николаевич, она уже не ребенок… Уха остынет, Панна Николаевна.
— Дочка, кто же твой жених? — спросил Лобачев.
— Грузчик, тять, грузчик, — не оборачиваясь, сказала она.
— И то слава богу, хоть не ресторанный шаркун.
«Неужели Щербаков?» — подумал Еремин.
— Вот пошли времена, — вздохнул Лобачев. — Ты понимаешь, Алексей, что творится на белом свете? Извольте: «Я выхожу замуж». Эх, дочка, дочка…
— Папа, а что плохого я сделала?
— Все, дочка. Все у тебя получается не по-человечески.
— Я не лучше и не хуже других. Дух времени такой…
— Нет, дочка, ты ошибаешься. Дух времени…
— Отец, я все это понимаю. Дух времени — традиции отцов, целина, электроника, первые космонавты… Ты же не раз говорил, что я умница. Так скажи мне, разве не врываются угрозой нашему духу времени американские атомные грибы над Тихим океаном? Почему вы забываете об этом? Почему, Алексей Васильевич?
— Хорошо, Панна. Но какой же вывод ты делаешь из этого?
Панна молчала.
— Может быть, такой: живи, пока живется? Ты, Панна, заблудилась в трех соснах. Мы знаем об атомном грибе, поэтому и ведем свое трудовое наступление с таким размахом. И не только трудовое… Не надо зарываться в тину мещанства. «Живи, пока живется» — какая подлость! Философийка мещанина, убивающая все святое и светлое в душе человека… А паниковать не будем, нет!
— Как все ясно вам, Алексей Васильевич, — сказала Панна.
— Всем это ясно, Панна, всему нашему народу. Возьми-ка ложку, уха остынет.
Лобачев и Еремин стали собираться домой. Панна съела уху и вымыла котелок.
— А к жениху, Панна, присмотрись. Поспешишь — людей насмешишь, — сказал Лобачев и закинул рюкзак аа плечо. — Пошли, Алексей.
В десять утра полковник Еремин был у себя в кабинете.
Воскресный город шумел за окном. После дождя он выглядел чистым и нарядным.
Еремин подошел к столу и положил руку на телефонную трубку. Усмехнулся. Времена Шерлока Холмса давно миновали, но то, что он сейчас собирается делать, как раз было в духе прославленного сыщика. Еремин хотел убедить себя в том, что звонить не надо, и не мог. Такое бывало с ним и раньше. Самое лучшее средство избавиться от навязчивой мысли — сразу же все выяснить и забыть.
Еремин набрал номер.
— Кирилл Иванович? Здравствуйте, Еремин говорит. Люди на взморье двинулись, а ты корпишь на работе. Нехорошо, дорогой. Ясно, ясно… Я с работы звоню. Что поделаешь, служба такая… Слушай, у тебя имеются личные дела работников рыбокомбинатов? Номенклатура главка? Директора. Главные инженеры. Еще кто? Главные технологи, главные механики… Понятно. Холостов у вас есть? Проверь, пожалуйста. Я подожду у телефона. — Не отпуская трубки, Еремин закурил. — Есть? Холостов Александр Федорович? Главный механик рыбокомбината на острове Туманов? Так я сейчас зайду в главк…
